Обострение данного противоречия в этико-философском ракурсе обсуждал еще Вл. Соловьев. Он сформулировал здравое соображение о непригодности «естественности», то есть прокреации в рамках брачного союза, в качестве показателя нравственности человеческой сексуальной экспрессии (см.: Соловьев 1994). Как ни странно, и по прошествии ста лет лишь небольшое число специалистов согласны с тем, что традиционный критерий, не отражая сути эмоциональных сопереживаний, авторитарно предписывает им узкие рамки: брак — не брак. Сексуальность, таким образом, на протяжении веков рассматривалась вне контекста имманентных ценностей культуры — эроса и любви, которые попросту исключались из сколько-либо серьезных обсуждений{55}. Следы засилья указанной бинарности прослеживаются в научной литературе и поныне. Проиллюстрирую эту мысль несколькими замечаниями.
Немецкие социологи выделяют в сексуальности мужчин три ипостаси — экстенсивность, редуцируемость и контакты вне супружества; последние без видимых колебаний отнесены в разряд измен (см.: Metz-Gockel, Muller 1986:146). Можно ли, скажем, однозначно интерпретировать адюльтер как измену? Эллины считали внебрачную связь предосудительной в том случае, если в ней участвовала замужняя женщина, — женат ли мужчина, значения не имело. Говоря точнее, обман касался двух мужчин: того, кто овладел женщиной, и того, кто обладал ею на законном основании. Измена понималась исключительно как посягательство на права мужа. Плутарх в этом отношении ставил в пример своим соотечественницам персидских цариц. Они принимали участие в трапезах вместе с мужьями, но уходили, когда те, захмелев, призывали музыкантш и наложниц: такая терпимость пристала супруге. И если ее «обыкновенный муж, к тому же сластолюбивый и распущенный, иной раз и согрешит со служанкой или гетерой, жена не бранится и не возмущается, считая, что именно из уважения к ней участницей непристойной, разнузданной пьянки он делает другую» (Плутарх 1983: 350).
Языческая гибкость в отпущении грехов за эротические проступки присутствует и в раннехристианских наставлениях. При расследовании сексуальных связей вне брака, — говорится в одном из пенитенциалий, надо принять во внимание, красива ли женщина, поскольку меньше согрешит тот, кто познает красивую, чем тот, кто познает безобразную. Красивая привлекает сильнее, а где больший соблазн — меньше грех. Необходимо также выяснить, применял ли согрешивший насилие, ибо сильнее провинится тот, кто применял силу, чем тот, кто познал женщину по добровольному согласию. Важно установить, возжаждал ли он, как только первый раз ее увидел, или же воспламенялся постепенно. Ибо сильнее согрешит тот, кто совратился с первого взгляда, чем тот, кто воспылал при долгом общении. Надо также принять во внимание, что адюльтер хуже простого блуда, инцест — хуже прелюбодеяния, противоестественное совокупление хуже инцеста (см.: Бессмертный 1989:111). Итак, служители культа, как и их языческие предшественники, оказались более толерантными в своих суждениях о широте и направленности экспрессивных потребностей человека, чем современные носители стоического «монополистического принципа», по мнению которых сексуальные связи вне брака недопустимы ни при каких обстоятельствах.
В конце 90-х годов в Финляндии вышла статья, авторы которой претендуют на приоритет в сравнительном межкультурном исследовании сексуального поведения населения Западной (Финляндия) и Восточной Европы (Россия, точнее Санкт-Петербург). Не буду подробно останавливаться на ее методических деталях: скошенности петербургской выборки по полу и возрасту и невозврате респондентами 40% вопросников и т. д. (см.: Haavio-Mannila, Rotkirch 1997: 136). Выскажу только некоторые принципиальные соображения по поводу так называемых теоретических посылов. Полевой материал рассматривается социологами под лучами трех регулятивных «прожекторов» — «традиционного», «либерального» и «амбивалентного». Какой же смысл вкладывался в эти понятия?