Чем же завершилась интрига? На первый взгляд — банально. Мужчина в конце концов добился привычного, отношения стали — «как у большинства». Вот как он сам рассказывает об этом.
Уже довольно давно Эмили не берет с меня денег. <...> Эмили носит розовые ситцевые платья. Чтобы волосы не топорщились, повязывает их широкой шелковой лентой. Поговаривает о том, чтобы продать свое дело. Хочет, чтобы я был кормильцем семьи, а она сидела бы дома. Эмили считает, что нам надо жениться. Она хочет детей. (Там же: 192).
Казалось бы, очередной эксперимент завершен, конфликт полностью исчерпан, на базе традиционного разделения сфер деятельности достигнут консенсус: мужчине — публичное, женщине — приватное. Однако душевный мир не наступил — «победителя» гложут сомнения:
Мне подумалось — может, стоило оставить всё как было, не добиваться перемен. <...> Я в отчаянии...» (Там же: 193).
Зададимся вопросом: кто же в результате потерпел фиаско? Разрешив (при помощи взымания «дани») проблему неполноценности, став сексуально активной, женщина вместе с тем вписалась в рутину повседневности (если так можно назвать юридически оформленный брак); напротив, мужчина, которому вновь вверили «руль», — растерян: им утрачены фундаментальные принципы мачизма. Не может не удивить и другое: героиня затратила колоссальную энергию на то, чтобы вырваться из-под влияния патерналистских традиций и норм — стать инициативной и автономной, а на поверку — инакость не восторжествовала, произошла банализация сексуальности. И тем не менее проигравших нет. Эффект от всплеска девичьей энергии (ее активная позиция и поза) не назовешь нулевым: он подорвал миф о жесткой «женско-мужской» природно-эротической детерминированности. Демистифицированность сексуальности, больше того — креативность женской эротической практики вольно или невольно заставила мужчину — несмотря на бессознательный протест — усомниться в незыблемости накатанной веками культурной колеи. С другой стороны, и феминистская идея о случайном преобладании в «теле» цивилизации патриархальных ценностей не нашла подтверждения.
Есть основания полагать, что сексуальная эмансипация женщин не только способствовала ее активизации в гетеро-, но и в гомогенных практиках. Лесбийство подчас претендует даже на более полнокровное раскрытие «загадки» женственности, женского естества.
На взгляд С. де Бовуар, в половом акте мужчина стремится владеть женщиной, «<...> он входит в нее как лемех в борозду; он делает ее своею, как и обрабатываемую им землю» (Бовуар 1997: 194). Не в пример этому, однополый секс будто бы освящен ореолом бескрайности: влюбленная мечтает обладать предметом любви и одновременно — уподобиться ему или уподобить его себе, так иерархичность сменяется партнерством. Между прочим, и сама французская феминистка прошла этот путь. По воспоминаниям всё той же Б. Ламблен, во время одного из путешествий по Франции они «<...> сблизились с Симоной физически, очень робко на первых порах. <...> На другой день, возвращаясь на автобусе в Париж, мы нежно держались за руки, чем, похоже, шокировали некоторых пассажиров» (Ламблен 2000: 91).
Не менее выразителен и другой пассаж. Кудашева-Роллан рассказывает об экспрессивной жизни М. Цветаевой ее биографу Веронике Лосской: «Я думаю, когда Марина вышла замуж за Сережу Эфрона, это была обычная (разрядка моя. — С. Г.) любовь между мужчиной и женщиной, и, как вы знаете, в таких случаях женщина ничего не испытывает. А в любви между женщинами — другое. Женщины умеют дать друг другу всё почувствовать: “жуир”{89}» (Жук 1998: 64). Остается только удивляться безапелляционности, зашоренности Кудашевой. Если следовать ее логике, то нельзя не согласиться с философом и поэтом символистом Вл. Соловьевым:
Придет к нам, верно, из Лесбоса
Решенье женского вопроса.
Трибадия не менее устойчивое явление, чем уранизм. На это указывает, в частности, приведенный мною, хотя статистически скудный, но исторически устойчивый ряд наблюдений от Ип. Гарновского и И. Гельмана через Е. Деревинскую (см.: Деревинская 1965) до Б. Ламблен и Кудашеву-Роллан. Одна из возможных интерпретаций сапфического эроса может быть следующей. В гомогенных отношениях «ласки» («petting») предназначены не для того, чтобы завладеть партнершей, а чтобы с их помощью преодолеть разъединение, стереть границы чужого мира. В акте эротического присвоения тела Другого субъект сам становится Другим, но не посторонним (не угрозой), а любимым, разрушая тем самым иерархию, снимая противоречие «верха» и «низа». Между партнершами (если они не имитируют гетеросексуальный акт) возникает взаимность, каждая из них является в одно и то же время и субъектом и объектом (а не «бучем» или «феном»): двойственность выливается в согласие и на этом пути достигается наслаждение.