В средневековой Европе матримониальные правила, принятые в феодальной среде, способствовали зарождению романтической любви (куртуазной — от старофранцузского «court» — двор). Эти же правила привели к расширению границ отчужденной сексуальности. Что я имею в виду? Аристократия всячески стремилась ограничить раздел земли, а потому заботилась о женитьбе одного, обычно старшего сына. В своем большинстве младшие оставались холостыми. Разумеется, их эротические потребности ни в коей мере не ущемлялись — к их услугам были служанки и проститутки. Но такие контакты, понятно, не требовали ни эмоциональной концентрации, ни соревновательности, и со временем взоры «младших» феодалов стали обращаться на замужних матрон. Высказывая этой женщине свою «рабскую» подчиненность, рыцарь только и помышлял о том, как бы разделить с нею ложе. Мораль старопровансальского дворянина основывалась на признании прав природы и человеческих чувств. Любовь понималась не как грех, а как добродетель. Потому-то в божбе рыцарей фигурировала не жизнь, не здоровье или спасение души, а высшая милость их дам. Феодал из Прованса не говорит: «Клянусь своим телом», «Пусть погибнут мое тело и душа», но «Пусть мне не придется больше возлежать с моей дамой» (Фридман 1965: 328). Замужняя женщина, однако, не могла открыто располагать своим телом: оно — неотъемлемая собственность мужа. Дама, замеченная в нарушении этикета, подвергалась вместе с сообщником суровому наказанию. Опасность придавала особую пикантность любовной игре, к тому же ритуал предписывал женщине идти на определенные уступки: шаг за шагом умножая дозволенные ласки, с тем чтобы еще больше разжигать желания почитателя. Демонстрируя умение изысканно завлекать матрону, рыцарь подчеркивал тем самым принадлежность к миру избранных. Не правда ли, речь идет о любви отнюдь не «платонической»? Практика галантной любви опиралась, с одной стороны, на мужскую обходительность и храбрость, а с другой — на женскую изощренность и жертвенность. Не лишне подчеркнуть: дама, по сравнению с рыцарем, который мог быть и холостым, и женатым, должна была — в силу своего брачного статуса — обладать удвоенной решимостью. Думаю, не покажется неожиданным следующее резюме: романтическая любовь внебрачна, жертвенна и манифестируема.
В этом свете легко понять, что следовать традициям и правилам романтизма могут немногие, но мечтать о нем может каждый обыватель, подпитывая воображение романами, фильмами, телевидением, Интернетом, конструирующими светлые пятна в жизни актора, в реальности ограниченной кухней, супружеской спальней, детской, офисом и могилой.
Вернемся, однако, к размышлениям Лафарга. К началу XX века (опрос проводился в 1903 г.), несмотря на то что религиозная и светская этика по-прежнему придерживались сугубо негативной позиции относительно адюльтера, общественное мнение тем не менее отнюдь не высказывалось стопроцентно в ее (этики) пользу. И это, по словам автора, являлось если не самым интересным, то, по меньшей мере, самым значимым открытием: «Неопределенность мнений в вопросе, находившем когда-то столь ясный <...> ответ, — не доказывает ли это, что мы (французская нация. — С. Г.) переживаем время, сходное с периодом разложения греко-римской цивилизации, когда приходили в упадок пережившие себя обычаи, учреждения и идеи, появились признаки нового мира?» (Лафарг 1904: 54). Стало быть, если для Золотарева адюльтер однозначно — преступление, то Лафарг, осознавая временный характер всех обычаев и конвенциональность норм нравственности, поддерживал стремление своего народа к публичному (а не «в самом тесном кругу» — на кухне) и активному обсуждению злободневной проблемы.
Итак, приведенные выше статистические показатели широкого распространения в XX веке последовательной полигамии разведенных мужчин и женщин, равно как и дискуссии относительно сексуального поведения состоящего в браке человека («не пожелай жены ближнего») — лишь частично можно считать доводами в пользу смягчения взгляда на аморальность адюльтера. Не более. Разумеется, намного доказательнее были бы свидетельства, полученные с помощью специальных опросов. Однако, насколько мне известно, таковые в нашей стране не проводятся или, по меньшей мере, не введены в научный оборот. Ввиду этого приходится опираться исключительно на собственную эмпирическую базу.