На облюбованной мною скамейке мылся, повернувшись ко мне спиной, хорошо сложенный парень с пулевым ранением чуть пониже лопатки. Возле шайки лежал веник.
— Свободно? — спросил я.
Парень обернулся, и я узнал Зыбина.
— Здорово! — воскликнул я.
— Не припомню что-то. — Зыбин всмотрелся в меня.
— Я тебя у военкомата видел, когда ты погоны сдирал, — напомнил я.
— А-а, — равнодушно проговорил Зыбин. — Было такое дело. Надоели — с сорок первого бессменно. Вон сколько дыр. — Он смахнул ладонью мыльную пену и показал мне еще три шрама: на груди, на бедре и в области живота.
— Досталось тебе, — сказал я, проникаясь к Зыбину уважением.
Бывший ефрейтор окинул меня взглядом:
— А тебя, как видно, бог миловал?
— Сказанул! У меня контузия и ранение в челюсть. — Я приподнял голову, показал ему рубец.
— На каких фронтах воевал? — спросил Зыбин, водя мочалкой по шее.
— На Ленинградском и Втором Украинском. А ты?
— Вначале под Москвой, а потом от самого Сталинграда с маршалом Рокоссовским топал. Из тылового госпиталя на «пересылку» отправить хотели, но я такой шухер поднял, что, наверное, и чертям тошно стало. На меня бумага от самого комдива пришла. Я в разведке служил.
Разведчики на фронте пользовались уважением. Держались. они особняком, ходили с финками, в наброшенных на плечи плащ-палатках. Мне всегда казалось: они владеют какими-то тайнами — теми тайнами, которые неизвестны нам, обыкновенным бойцам.
— Чего стоишь? — сказал бывший разведчик. — Мойся! Спину друг другу потрем.
Я взял свободную шайку и пошел набирать воду. Кран с горячей водой шипел, плевался паром, разбрызгивал раскаленные струйки. Основная струя, крутой кипяток, ввинчивалась в шайку. Деревянная рукоятка разопрела, раскрошилась, обнажив металл.
— Хоть бы тряпкой обвязали, — проворчал стоявший позади меня дядька.
Подойдя к Зыбину, я опрокинул шайку на лежак.
— Ошалел? — Зыбин вскочил и, почесывая ягодицу, уставился на меня.
— Не рассчитал, — сказал я и улыбнулся: Зыбин выглядел очень смешно.
— «Не рассчитал», «не рассчитал», — передразнил Зыбин. — В такой воде рака сварить можно.
— Не рассчитал, — повторил я. — Думал, она не дойдет до тебя.
— Индюк тоже думал, да сдох!
— Так уж получилось. Извини.
— Ладно, — сказал Зыбин и протянул мне мочалку. — Подрай-ка. Только пошибче!
Окуная мочалку в горячую пену, я тер мускулисто-выпуклую спину Зыбина, а он, покряхтывая от удовольствия, повторял:
— Пошибче. Пошибче, браток!
Спина бывшего разведчика пылала, как закат, он все повторял и повторял:
— Пошибче, пошибче!
Я тер до тех пор, пока Зыбин не сказал:
— Хватит!
— Ну и крепок же ты!
— Не жалуюсь. — Зыбин улыбнулся. — Теперь давай тебя.
— Погоди. Надо сперва голову вымыть.
— Валяй. — Зыбин кивнул. — А я пока обмоюсь.
Намыливая голову, я видел, как он опрокидывал на себя шайку за шайкой, шумно фыркая и поводя плечами. Зыбин определенно нравился мне: в нем угадывалась внутренняя сила, уверенность в себе. На моем пути и раньше встречались такие люди, и я преклонялся перед ними. Они восхищали меня прежде всего своей храбростью. Я чувствовал себя в сравнении с ними щенком и безоговорочно подчинялся им. Случалось, некоторые из них совершали нехорошие поступки. Я разочаровывался, но продолжал подчиняться им: они обладали более сильной волей и морально давили на меня. Под их влиянием я и сам иногда совершал поступки, которые шли вразрез с моими убеждениями. Я еще как следует не познакомился с Зыбиным, но уже считал его авторитетом. На меня, наверное, подействовало, что бывший ефрейтор воевал с 1941 года и служил в разведке, куда брали самых отчаянных.
Зыбин подошел ко мне, стряхивая движением рук капли. Его тело блестело. Под красноватой кожей перекатывались упругие мышцы. На груди, под темными сосками, сверкали запутавшиеся в рыжевато-черных волосах похожие на росинки капли
— Подставляй спину, — сказал Зыбин.
Мыльная пена растекалась по спине. Мочалка разгуливала по ней, спускаясь к пояснице. Тело расслаблялось в приятной истоме.