Последнее время я встречался с Галкой редко, несмотря на то что она тоже работала на «Шарике». Каждый день я видел только Галкину фотографию, которая висела у проходной на доске Почета.
Я сказал Вековухе, как работает Галка.
— Ишь ты, — удивилась Авдотья Фатьяновна. — А я думала, она шалтай-болтай.
— Нет, — сказал я.
— Ишь ты, — повторила Авдотья Фатьяновна. — Чего же она тогда себе жизнь ломает?
Я подумал: «Вековуха ошибается. Галка не ломает себе жизнь. Просто в ней бродит молодость, просто ей хочется расслабиться, отдохнуть после того огромного напряжения, какого требует работа».
— Как же ты живешь сейчас, Авдотья Фатьяновна? — спросила бабушка. — В церковь, наверное, не ездишь?
— Ну да! — Вековуха усмехнулась. — Ездю. Каждое воскресенье! Там сейчас новый поп служит.
— Хорошо служит? — спросила бабушка. В ее голосе не было любопытства — обыкновенная вежливость.
— О-очень! — Вековуха даже зажмурилась от удовольствия. — Как зачнет убиенных поминать, сердце заходит. Сам он из себя высокий, черный, голос — стены дрожат… Сходили бы.
— Зачем?
Вековуха встрепенулась, хотела что-то сказать, но только махнула рукой.
— Все-таки как ты живешь, Авдотья Фатьяновна? Вековуха откинулась на спинку стула, обвела нас зорким, немигающим взглядом.
— Вот так и живу. Как сейчас все старухи живут — на иждивенческую карточку.
— Тяжело тебе, — сказала бабушка.
— А кому легко? — возразила Вековуха. — Время сейчас такое, что легкой жизни и достатка стыдиться надо. — Она перевернула чашку донышком вверх, поднялась. — Засиделась. Пора и честь знать…
5
Ковыряя носком сапога мокрые, слипшиеся листья, я вспоминаю, как преображался Гришка, когда Галка выходила во двор. Его угрюмое лицо светлело, в глазах появлялось что-то доброе. Он никогда не подходил к Галке, смотрел на нее издали, а если им случалось столкнуться, как говорится, нос к носу, Гришка мучительно краснел и, пробормотав что-то, поспешно удалялся. Галка забрасывала на спину косу, провожала его долгим взглядом. Это почему-то застряло в моей памяти, хотя тогда, в детстве, я не придавал этому значения: Гришка был некрасивым, и я даже не мог представить, что его можно полюбить и что он способен на такое же чувство. Я возмущался и негодовал, когда Гришка говорил, что Галка красивее и добрее Лиды.
— Добрее? — переспрашивал я.
— Добрее, — подтверждал Гришка.
— Ничего ты не понимаешь! — Я запускал руки в карманы недавно сшитых, настоящих, как у взрослых, брюк и, подражая бабушке, начинал рассуждать о женской красоте. Бабушка часто называла Лиду самой миловидной девочкой на нашем дворе. Если это казалось мне неубедительным, я произносил нараспев стихи Блока, в которых говорилось о схваченном шелками девичьем стане, об узкой руке в кольцах.
— Это больше к Гале подходит, — возражал мне Гришка.
— Что-о? — Я обижался и обзывал Гришку дураком.
…Галка пытливо смотрит на меня, словно хочет прочитать мои мысли. Легкий ветерок перебирает еще не опавшие листья, чуть относит в сторону гибкие ветки, похожие на распущенные женские волосы. Коля спит, полуоткрыв рот, выпачканный конфетой. Галка отгоняет атакующих его мух и молчит. А у меня на языке вертится вопрос. Мне неловко спрашивать об этом, но я все-таки спрашиваю.
— Ты любила его? — Я не смотрю на Галку, я смотрю вниз.
— Наверное, — отвечает Галка. Отвечает не сразу. Несколько секунд молчит, будто вспоминает что-то. — Я жалела его. Вспомни сам, как жилось ему. Одна радость была — песенки. Кстати, знаешь, где он чаще всего насвистывал их?
— Где?
— Вон там. — Галка показывает на то место, где раньше были сараи, где Гришка предложил мне распить четвертинку. — Я часто останавливалась там послушать, — продолжает Галка. — Не знаю, видел ли он меня… Наверное, нет. В его песенках такая тоска была, что навертывались слезы. Но ты только не подумай, Антон, что я жила с ним. Это у нас всего один раз вышло. Раиса Владимировна отлучилась куда-то, а я в тот день с ночной шла. И вдруг почувствовала — тянет к Грише. Он обрадовался, засветился весь, стал говорить, что любит меня. Дрогнуло мое сердце, показалось в тот момент, что ближе и роднее Гриши нет у меня никого. Сам посуди, Антон, мать умерла, ни родных, ни близких. Вековуха в ту пору только здороваться стала, а он… он любил меня. Я это еще девчонкой поняла. А дальше как получилось, сам догадаешься.