Анютин взгляд подстегнул меня. Я стал разглагольствовать, как разглагольствовал раньше, когда хотел произвести впечатление. Я шпарил вовсю. Я выкладывал все, что слышал, что прочитал в книгах, что врезалось в память. Я говорил и удивлялся, что у меня все получается складно и красиво — хоть записывай. Я наслаждался своим красноречием, я нравился сам себе. Я не держал в мыслях ничего плохого — просто я хотел проверить, «клюют» ли на меня девчонки.
Анюта таращила глаза, а я говорил, говорил, говорил.
Когда я выдохся, Анюта сказала:
— Посидите чуток, пока мама придет, а я курей покормлю.
— Ступай, милушка, ступай, — прошамкал Кондратьевич.
Как только Анюта вышла, он устремил на меня слезящиеся глаза:
— Пондравилась?
— Строгая.
— Строгая, — согласился Кондратьевич. — С ней просто так нельзя. С ней сперва в сельсовет надоть.
— Зачем?
— Записаться.
— Записаться? Так ведь она… это… молодая.
— Семнадцатый пошел, — сказал Кондратьевич. — Самый срок.
«Наговорил на свою голову. Вот возьмут и женят». Решил выкручиваться:
— А вдруг она шилом окажется?
— Это кто шилом? — Кондратьевич даже привстал от возмущения. — Да другой такой тебе нипочем не найтить. За нее и не такие сватались.
«Цену набивает», — подумал я и спросил:
— Чего ж она не вышла, если сватались?
— Не схотела.
— А сейчас, думаете, захочет?
— Это как смогёшь.
«А как же море? — пожалел я. — Засосет жизнь — не вырвешься. — Я попытался представить Анюту своей женой, но не смог. — Зачем девчонке мозги крутить?» — сразу затосковал я и сказал:
— Может, мне уехать?
— Чего? — Кондратьевич поморгал.
— Вот ведь, понимаете, какое дело… — начал я и прикусил язык: в комнату вошла Анюта.
— Уезжать хочет, — прошамкал Кондратьевич.
— Чого? — Анюта произнесла это слово на украинский манер.
— Не пондравилось ему у нас.
— Конечно, — сказала Анюта. — Наш хутор не Москва.
— Не в этом дело, — возразил я и смутился.
Анюта высыпала на газетный лист сухие фрукты и молча пододвинула их ко мне.
— Угощайся, — сказал Кондратьевич. — Она сама их собирала и сушила.
Анюта полыхнула. Кондратьевич хмыкнул и стал, причмокивая, сосать абрикос. Сморщенная оболочка не сдиралась. Это сердило старика.
— Никак, — прошамкал Кондратьевич и оглянулся по сторонам, ища, куда бы кинуть абрикос. Не нашел подходящего места и сунул его в карман. — Хорошая фрукта, но дюже жесткая.
Я с удовольствием уплетал абрикосы, сливы, вишни.
— А свежие яблочки ишо не кончились? — спросил Кондратьевич.
— Конечно, не кончились, — ответила Анюта. — Принести, деда?
— Мне не надоть, — Кондратьевич повертел головой. — А он пусть попробуеть.
— Спасибо, — сказал я. — Уже насытился.
Анюта улыбнулась:
— Какая же во фруктах сытость? Фрукты — баловство.
— Не скажите! — возразил я. — Фрукты очень полезны: в них витамины, сахар и разные кислоты.
— Он десять классов кончил, — прошамкал Кондратьевич.
— Да? — Анюта взглянула на меня.
Я покраснел. В возгласе этой девочки было столько доверия, откровенного восхищения, что я не мог не покраснеть.
Несколько минут мы сидели молча. В груди у Кондратьевича по-прежнему что-то хрипело, по-прежнему он собирал платком катящиеся из глаз слезы. Анюта походила по комнате, переставила что-то с места на место и присела на краешек кровати. Я думал о дороге в Сочи и почему-то нервничал.
— А Лелька куды задевалась? — спросил Кондратьевич.
— За мамой, наверное, побегла, — сказала Анюта.
Так оно и оказалось. Минут через десять сестра Анюты возвратилась с не очень полной, но довольно видной женщиной, чем-то похожей на Кондратьевича.
Появление этой женщины возвратило мне душевное равновесие. Таких женщин я встречал и раньше — в госпиталях среди пожилых медицинских сестер и нянечек, проработавших в лечебных учреждениях не один десяток лет, понимающих больных с первого взгляда, умеющих успокаивать их. От одного присутствия таких сестер и нянечек я начинал улыбаться даже тогда, когда чувствовал сильную боль.
— Здравствуйте, — сказала нараспев женщина.
— Здравствуй, — ответил Кондратьевич, поднимаясь. — Постояльца тебе привел, а он тикать вздумал.
— Чого? — Женщина произнесла это слово так же, как и Анюта.
Я поклонился ей.
Подойдя, женщина протянула мне руку: