Она пошла по шпалам. Нет, по шпалам она сделала всего несколько шагов и поняла — до чего ж они редко положены! И она уже ступала наугад — когда на шпалы, когда между них. Было больно ступням, а она шла, шла…
Кружилась голова. Ольга останавливалась, переводила дыхание. Хотелось сесть, отдохнуть, но сделать это боялась — а вдруг не встать? — и снова шла, пошатываясь, еле держась на ногах.
Так она оказалась на деревянном мосту с низенькими перилами. Под мостом бежала, торопилась речка. Ольга остановилась.
Сзади послышались шаги.
Она еще не успела оглянуться — вздрогнула от сердитого окрика:
— Кто такой?! Что тут делаешь?!
Обернулась — увидела приземистого старикашку. Он догадался, что перед ним женщина с ребенком. Подобрел:
— Не одна… Отстала, что ль?
— Да. От поезда, — тихо ответила Ольга и неожиданно для самой себя расплакалась.
— А реветь-то пошто? Дите вон молчит… Умнее матки, видать. — В вислых усах старика застряла ухмылка. Оглядел Ольгин наряд, спросил: — Раздела мужа-то, — без шинели укатил?
— На границе он…
— Вон ты откудова… Нескладно… Ну, горемыка, пошли. Тут близенько будка моя. Обходчик я путевой… Давай ребеночка-то.
Ольга крепче прижала Сашу к груди.
— Нет, нет! Я сама.
— Сама так сама.
Обходчик пошел впереди. Ольга спотыкалась о шпалы, торопилась, боялась отстать. Старик обернулся:
— Умаялась, не поспеешь? Как звать-то?
— Ольгой, — с трудом выдохнула, остановилась.
— А меня Иваном Михайловичем. — Взглянул из-под кустистых седых бровей цепкими глазами и ахнул: — Да на тебе лица нет!
— Тошно… Посидеть бы…
— Давай, говорю, мальца-то. Спит, умненький.
Ольге не мил был свет. Она, безразличная ко всему, передала с рук на руки Сашу. Спросила:
— Далеко еще?
— Да уж доплетемся потихоньку. Вон видать, — кивком головы показал вперед Иван Михайлович. — Держись за меня. Вот так…
Она пошла рядом с ним, уцепившись за рукав его старенькой, выцветшей гимнастерки.
В будке обходчика сразу стало тесно.
Маленький гость быстро показал свой характер — покричал звонко и требовательно, пока мать не устроилась на табуретке и не сунула ему в рот грудь, приговаривая:
— И ты обрадовался, маленький мой?.. Думала, упаду, не дойду.
Иван Михайлович стоял в сторонке, рассказывал:
— Мои давненько вот так-то откричались. Выросли. Разлетелись по белу свету — кто куды. Старший в армии отслужил, поезда водит, машинист. На другой дороге, на юге. Дочь замуж выскочила. За командира. Под Ленинградом теперь. В гости звали… Да… Младший ко мне собирался. Любит лес, а живет на воде, в Заполярье. Рыбак. Все планы, похоже, рухнули. Как, видать, и у тебя… Первенький?
— Да.
— Сколько ему?
— Первый день.
— Что «первый день»?
— На свете первый день.
— Как это… первый?!
— Так вот. Сегодня родился. В лесу, в бомбежку.
— Что ж ты, растяпушка, безъязыкая, что ль? Сказать надо было! Разве тебе можно так?.. — Он захлопотал, устраивая постель для Ольги. — История-то какая… Покушам — и ложись-ка давай… Неужли одна в лесу была?
— Сразу-то много повыскакивало из вагонов. Потом… ушел поезд. Одна осталась.
— А пуповину-то как же?
— Перегрызла.
— Смотри-ко, догадливая. Перевязала хорошо?
— Кромкой от рубашки. А сейчас вон ниточку суровую у вас взяла.
— Не загрыжел бы. Поглядывай.
— Слабенький. Не доходила.
— С волненья, знать. Со страху. — Иван Михайлович подошел к Ольге, взглянул из-за плеча на маленького. — Курносенький, ух ты! В мамку. Ничего, выходим.
Она возразила:
— В папку он.
— Пускай в папку… — Задумался. — У меня тоже такие будут. Внучата. А покудова не дедушка. Бобыль! Зовут все к себе, а мне, вишь, эта хижина дорога. Не решусь кинуть. А нынче как, в заваруху?.. Ложись ты!
— Спасибо, Иван Михайлович. Мне бы чего-нибудь на постель… вроде клееночки.
— Сейчас найдем. — Перебирал в сундучишке тряпье, не умолкал: — Все оборудуем — пеленок накроим, подгузников, свивальник смастерим. Дай срок. И мне, старику, веселее… Вот парусинка — клеенки-то нету.
Ольга перебралась на кровать. Иван Михайлович укутал ее байковым одеялом.
— Спасли вы меня, Иван Михайлович… — Ольга, тронутая его заботой, не знала, какие слова сказать, чтобы он понял, как благодарна она.