Однако еще никто не объяснил, почему же все-таки социалистические революции и так называемые социалистические режимы возникли на периферии капиталистической системы в аграрно-сырьевых, индустриально малоразвитых, и даже полуфеодальных странах? Россия, Китай, Монголия, Северная Корея, Вьетнам, Куба, Венесуэла — именно там государство взяло на себя социальные функции, осуществляя политику протекционизма, проводя индустриализацию, ликвидируя неграмотность, осуществляя патернализм по отношению ко всему населению.
Здесь мы сталкиваемся со вторым существенным фактом. Стоит присмотреться к обстоятельствам возникновения социализма в этих странах, чтобы убедиться, что «социализм» утвердился в них в ходе национально-освободительной или антиимпериалистической борьбы и был ее прямым результатом. В России революция явилась следствием империалистической войны и утверждалась не только в гражданской войне (которая была спровоцирована и поддержана извне — Антантой), но и в борьбе с интервенцией девятнадцати (!) иностранных государств. В Китае коммунисты пришли к власти, возглавив борьбу с японскими захватчиками. Во Вьетнаме социализм утвердился в ходе длительной и кровопролитной борьбы с империалистической агрессией — сначала французской, затем американской. На Кубе — в результате борьбы с проамериканским режимом Батисты, превратившем страну в публичный и игорный дом Америки. Ту же картину мы наблюдаем в Ливии, Венесуэле, Белоруссии — везде «социальное государство» возникало в ответ на угрозу утраты национальной независимости или национального уничтожения. И «система социализма» в Восточной Европе тоже возникла в результате национально-освободительной войны против антиславянской западноевропейской агрессии.
Эти факты позволяют сделать некоторые выводы. Все так называемые «социалистические страны», каков бы ни был их политический режим и экономическая база, представляют собой национально-ориентированные режимы, главная цель которых — сохранение собственной нации, государственности и культуры. Все они возникли как реакция на угрозу национального порабощения. Инстинкт национального самосохранения обусловил проведение однотипной политики, направленной на предотвращение не только военной, но и товарной, валютной, культурной и лингвистической интервенции. Именно в интересах национально-государственного самосохранения эти страны должны были проводить политику протекционизма и, в известном смысле, «железного занавеса». Главной же внутренней задачей этноса, который сталкивается с внешней угрозой, является обеспечение внутреннего консенсуса за счет снижения уровня внутриэтнической конкуренции, или, проще говоря, социального неравенства. Внутренне расколотый этнос теряет способность к совместным действиям и потому оказывается легкой добычей со стороны любой организованной внешней силы.
Исторический опыт показывает, что в конкурентной борьбе выигрывают группы с максимальной внутренней консолидацией. Эта консолидация достигается прежде всего за счет снижения внутригрупповой конкуренции. Не случайно, поэтому, успешные этносоциальные группы в той или иной степени практиковали «социализм», т. е. социальную политику, направленную на сдерживание социального расслоения и оказание помощи неимущим.
Так, например, законы Ликурга в Спарте и реформы Солона в Афинах были направлены на достижение именно этой цели — обеспечить консолидацию гражданской общины путем создания жестких барьеров на пути имущественного расслоения. Случайно ли, что именно эти два государства оказались на лидирующих позициях в греческом мире? Вообще специфика социальной политики греческих полисов классического периода заключалась в сочетании довольно жестких ограничений на имущественное расслоение с высокой социальной мобильностью.4 Такая социальная система в немалой степени способствовала быстрому развитию греческого мира. Она позволила маленькой и нищей Греции успешно конкурировать с геополитическими лидерами того времени — старейшими цивилизационными центрами Востока. Геополитическое противоборство Греции и восточных монархий закончилось греческим завоеванием Ближнего Востока и эллинизацией всего восточного Средиземноморья.
Но бесспорным лидером античного мира оказался Рим. Устройство римской гражданской общины было во многом аналогичным греческой. Длительная классовая борьба между патрициями и плебеями закончилась социальным компромиссом и предоставлением плебеям равных прав с патрициями. Этот обеспеченный «социальный тыл» позволил Риму выйти победителем в международной конкуренции с сильнейшими государствами Средиземноморья: Карфагеном, Грецией, эллинистическими государствами Востока. Правда, социальная подпитка низов осуществлялась в Риме за счет грабежа соседей, но в отношении интересующего нас вопроса важно то, что она, тем не менее, осуществлялась.
Особенно наглядно роль внутриэтнического консенсуса проявилась в ходе Пунических войн, т. е. конкурентной борьбы Рима и Карфагена. Выдающийся карфагенский полководец Ганнибал не проиграл почти ни одного сражения в Италии и, тем не менее, проиграл войну с Римом! Битва при Каннах была национальной катастрофой для Рима: там погибло порядка 70 тысяч человек (и 16 тысяч взято в плен) — 1/7 часть боеспособного населения римского государства. Рим, однако, выстоял, а Карфаген впоследствии был разрушен римлянами до основания.5 Немецкий историк Теодор Моммзен усматривал причину этого парадоксального явления в близорукой, мелочной, своекорыстной политике карфагенских правителей. Олигархический строй Карфагена, резкая социальная поляризация финикийского общества исключали возможность совместных усилий ради общенационально интереса. Собственно, такого интереса для внутренне разобщенной этнической группы и не существовало. Социальный эгоизм олигархической верхушки, равнодушной ко всему, кроме собственного барыша, и социальная апатия низов, задавленных нуждой и исключенных из политической жизни, в совокупности привели к национальному краху.
Пример Карфагена и Рима весьма показателен. Мощная Карфагенская держава, располагавшая всеми финансовыми и материальными возможностями, проиграла в национально-государственной конкуренции по причине отсутствия социального консенсуса. Рим, которому удалось достичь (хотя и временно) социального компромисса и снизить накал классовой борьбы, т. е. уровень внутриэтнической конкуренции, стал властелином мира.
Аналогичную картину представляют события второй мировой войны. Тактика Гитлера в геополитической борьбе была весьма продуманной. Подготовку к войне он начал с социальной консолидации нации: покончил с безработицей и нищетой, обуздал преступность, создал эффективную систему вертикальной мобильности (путем создания молодежных и партийных организаций, позволявших способным людям быстро продвигаться по карьерной лестнице). Не упустил он из вида и внешних атрибутов равенства: в национал-социалистической партии официально было принято обращение «товарищ» («геноссе»). Только обеспечив крепкий социальный тыл, Гитлер решился на внешнюю экспансию. И она была весьма успешной — до поры до времени — пока он имел дело с национально-государственными организмами, подточенными внутренней конкуренцией. Общеизвестно, что при нападении на СССР главный расчет Гитлера был на социальный антагонизм внутри советского общества (коллективизация, репрессии). Гитлер рассчитывал на то, что общество, находящееся в состоянии затяжного внутриполитического конфликта, окажется неспособным к организованному отпору. Но он недооценил консолидирующих сил советского общества: государствообразующей нации, партийно-идеологической системы, низкой конкурентности социальной среды. Расчет оказался просчетом, который привел к краху Третьего рейха. Новая римская империя не состоялась.
Правда, претенденты на мировое господство не перевелись. Не случайно во многих современных публикациях можно встретить мысль о том, что Запад выиграл «соревнование» с социалистическим лагерем по той причине, что у него «социализма» оказалось больше, чем в СССР. Некоторые авторы прямо отстаивают идею о том, что американская система содержала больше социализма, чем было в СССР, что можно проследить по самым различным направлениям — планированию, общественным фондам, роли научно-технического прогресса. И в этом смысле более совершенная социалистическая система победила более убогую. Вывод вовсе не крамольный, хотя и требует весьма существенного уточнения.