Выбрать главу

ЧТО ДОЗВОЛЕНО ЧЕЛОВЕКУ

ТРИ ЗАКОНА РОБОТЕХНИКИ

1. Робот не может причинить вред человеку

или своим бездействием допустить,

чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться командам,

которые ему дает человек, кроме тех случаев,

когда эти команды противоречат Первому Закону.

3. Робот должен заботиться о собственной

безопасности, поскольку это не противоречит

Первому и Второму Законам.

«…Я люблю роботов. Я люблю их

гораздо больше, чем людей.

Если бы был создан робот, способный

стать общественным деятелем, он был бы лучшим из них.

По законам роботехники, он не мог бы причинить

людям зла, был бы чужд тирании, подкупа,

глупости или предрассудков. И прослужив бы

некоторое время, он ушел бы в отставку,

хотя он и бессмертен, — ведь для него было бы

невозможно огорчить людей, дав им понять,

что ими управляет робот.

Это было бы почти идеально».

А. Азимов "Я, РОБОТ"

Морозным январским утром по одной из окраинных улиц антарктического города Саутрока брел человек. Одет он был хорошо, богато одет, и было непонятно, что, собственно говоря, потерял он в этом скоплении притонов и трущоб, да еще в такой час, да еще передвигаясь на своих двоих, а не в навороченном полярном «пингвине—люкс» с автономным эколоджайзером и сетевым навигатором, как то подобает уважающему себя джентльмену.

Впрочем, во взгляде самого прохожего тоже читалось: «И кой чёрт меня сюда занес?»

Он остановился у обшарпанных дверей сомнительного салуна «Загляни, приятель» и несколько секунд недоуменно разглядывал вывеску. Постоял немного, оббил тростью снег с меховых сапог, взялся за ручку, оглянулся, пожал плечами и подался вовнутрь. Всей этой пантомимы никто не оценил — пуста была улица.

Пусто было и в самом салуне. Даже бармен отсутствовал, только за стойкой, на крайнем сиденье, притулилась куча рваного тряпья, увенчанная фетровой шляпой с обтрепанными полями. Со спины так и не разберешь — то ли пугало, то ли живая тварь. Других посетителей по причине раннего часа не наблюдалось. По этой же причине в помещении царили сумрак и тишина.

Джентльмен настороженно покрутил головой. Место было темное и подозрительное. Просто притон какой—то, и даже полумрак не мог скрыть убогость интерьера. Он нерешительно потоптался у входа и совсем уж вознамерился повернуть назад, но тут встрепенулся сидевший у стойки люмпен.

— Джеффри! — заорал он. Да так пронзительно, что джентльмен вздрогнул. — Джеффри, сучья душа! — позвал он, срываясь с места и подбегая к вошедшему. — Джеффри, дьявол тебя забери, у нас гость. Клиент пришел, я тебе говорю!

Джентльмен не успел и глазом моргнуть, а его уже подхватили под локоть и потащили к стойке; не успел моргнуть другим, а оборванец уже полировал громадным клетчатым платком сиденье, устраивал на нем джентльмена, беспрестанно кланялся, шаркал ножкой, зычно звал бармена. Суетился, словом, всячески.

Из сводчатого проема, завешенного плотными шторами, выплыл бритоголовый заспанный хозяин заведения. Он был хмур. Но вежлив, ввиду несомненной платежеспособности посетителя.

— Бренди, сударь?

— Конечно же, бренди, остолоп, — вскричал люмпен, досадуя на тупость обслуживающего персонала. — Лучшего бренди, какое только существует! Самого лучшего!

Бармен свирепо сверкнул белками, но смолчал и повернулся к навесным полкам.

— Деревенщина, — хихикнул оборванец, заглядывая гостю, из—за которого поднял такой шум, в глаза.

Тот сидел на табурете в напряженной позе, тщась уберечь шубу от контакта с гардеробом салунного завсегдатая, ибо кто, как не завсегдатай, может позволить себе такие вольности с уголовного вида барменом. Пока Джеффри отыскивал среди суррогатного пойла «самое лучшее» бренди, люмпен все так же суетился, распоряжался, покрикивал, и джентльмен волей—неволей успел его рассмотреть.

Ну, надо ли говорить, что у оборванца были маленькие, бегающие глазки, сизые щеки, бордовый нос и трехдневная щетина.

«Чёрт знает что», — брезгливо подумал джентльмен, но встать и уйти почему—то не мог.

А тут перед ним возник стаканчик, и, делать нечего, пришлось выпить. Люмпен умиленно смотрел ему в рот и даже слегка подкрякнул, отслеживая процесс. Гость почувствовал себя совсем уж неловко и, только для того, чтобы чем—нибудь заняться, пустил вдогонку вторую порцию. Бродяга и эту сопроводил трепетным взглядом.

Испытывая некоторую неловкость, джентльмен произнес, наконец:

— А вы, э… друг мой, что же? Уж не знаю, как вас…

— Лизард, сударь. Уолдо Юлиссис Лизард, сударь.

— Так что же, Уолдо, вы сами—то, а?

— Извините, сударь, не при капиталах мы нынче…

— Какие пустяки, право… Бармен!

— Благодарствую, сударь, — Лизард двумя пальцами при оттопыренном мизинце принял из рук Джеффри стаканчик. Со знанием дела всосал его содержимое, после чего глазки бродяги замаслились и заблестели, потертая физиономия просветлела и оживилась.

— Прошу пардона, сударь, а как вас величать изволите?

— Эверард Люциан Ньюмен.

— Беспредельно рад знакомству, сударь. Я, господин Ньюмен, что сказать хочу? Я то сказать хочу, что разное в жизни бывает… Вот, изволите видеть, был как—то со мной, хотя бы вот такой случай…

И забалдевшему мистеру Эверарду Л. Ньюмену была поведана история, в хитроумных переплетениях которой не разобрался бы никакой частный детектив, будь он даже семи пядей. По ходу рассказа каждый появляющийся персонаж имел собственную историю, в которой принимали участие все новые и новые действующие лица, и потому сюжетные линии скручивались в какой—то чудовищный сатанинский клубок. Какое отношение все эти люди, роботы и андроиды имели к Лизарду, оставалось неясным, но дзен—буддист из сопредельного к Тибету государства, попавшийся на торговле детенышами Кибермамы, был отпущен на поруки генеральным прокурором, ибо знал о пристрастии последнего к водке—невесомке, которую он, прокурор, гнал прямо у себя в кабинете при помощи портативной молекулярной центрифуги, несмотря на поправку Туфта—Кислярски к сухому закону от 2013–го года, введенному на территории Патагонии и островов Туамоту…

В ушах Ньюмена начинало уже позванивать, смысл слов не доходил до сознания, и он машинально осушил третий стаканчик.

И четвертый.

После пятого Эверард Люциан размяк и заблагодушествовал. Захотелось сделать новому знакомому, такому милому и приятному, что—нибудь хорошее, научить чему—нибудь, самому поведать нечто эдакое, занимательное. А Лизард между тем продолжал вязать повествование:

— …а она тогда ему в ответ: мне, мол, плевать, что он робот, коли я от него аборт делала. Все его защитные контура порушу и, если, говорит, ты мне согласия на физическое усыновление не дашь, так я и без него обойдусь. Мне это без разницы, когда я готова к очеловечиванью, а он и отвечает…

— Гм, да, — вступил в разговор джентльмен.

Люмпен прервался и проявил такую же искреннюю готовность внимать, как прежде — говорить.

— Так вот, — продолжил Ньюмен, — я, мой друг, в некотором роде тоже… Истории там разные… Да. Жалко таланта Бог не дал, а то знаете, я бы такое мог написать. Все бы ахнули… Что, не верите?

— Верю, верю, — поспешно замахал руками Лизард. — Да как же можно такому респектабельному господину не поверить?

— Да при чем тут респект?.. — Ньюмен стянул с руки перчатку и задрал указательный палец. — Вот, например, возьмем Меркурий. Вы на Меркурии бывали? Нет? А, пустяки, та же Луна, только побольше. Те же кратера, цирки там разные. Ну, атмосфера имеется, да что с нее толку. Разряженная. Ядовитая. Но облака на Меркурии красивые. Серебристые, из какого—то там окисла состоят. Разъедают любой металл. А еще на Меркурии есть залежи дельта—руды. А это, вы и сами знаете, господин Лизард, дело миллионное, если повезет и наткнешься на открытый выход. А где пахнет миллионами, там, конечно, драмы, трагедии — все что хотите. А антураж—то какой!..