Мысли о порошах и следах поневоле приводят старика к воспоминаниям о ряде охот на него.
...Памятный день. Уйти на дневку до окончания пороши не удалось, зато посчастливилось вдвоем словить жирную собаку. Уже становилось совсем светло, когда покончили с закуской. Осталась голова да передняя нога. Голову нести особою неудобно, да и после всего прочего это не еда, — оставили ее сорокам да воронам, они все до нитки выберут, голый череп оставят. А ногу волчица с собою взяла. Ну, куда тащить среди белого дня? Недоволен он был этим, — птицы хуже будут приставать, граять, да и след останется, потому снег глубок, и нет — нет да и чертит волчица кистью собачей ноги, когда не за середку держит. Не нравятся такие метки, — будто капкан волочит, снег сбоку распахивает. Ну, где же, разве послушает? Не драться же с волчицею! Невыгодно, — зима к концу подходит не взлюбит...
Легли в сосновом болоте меж полей, дальше идти было рискованно, стали люди по дорогам встречаться.
Сели. Кругом сосенки, не редкие и не густые, все в снегу. С час слушали строго. Недалеко вдоль болота дорога, едут и едут по ней, — это не мешает, в болото дороги нет. Легли. Тепло, хорошо, удобно....
Вдруг, с противоположной стороны, где дороги нет, как будто кашлянул кто-то. Встал, пошел посмотреть: болото пополам рассечено просеком, а в конце его вдали красные лоскутки. Сердце так и упало, — обошли, значит, их. Вернулся, остановился, выслушивает, а волчица туда, сюда, пошла ходов искать. Заговорили люди, громче да громче, покрикивать стали. Немного погодя, в противоположной от крика стороне, в углу, грох из ружья, да еще — грох! Тут с рыси уже махать пошел вдоль опушки, а флажки все мелькают да мелькают, кумачом запахло, углубиться пришлось. Добежал до края болота, дальше уж поляна; остановился, — надо высмотреть. За поляною сосна, а за ее стволом валенки переминаются, потом из-за ствола голова стала выглядывать, то с одной стороны, то с другой. Куда идти? Левее стреляли, правее, может быть, кто затаился, а сзади кричат, приближаются. Вправо от сосны кустарник, шагах от нее в 60-ти. Бросился во весь мах прямехонько на сосну, а голова охотника, как дятел, вокруг ствола вертится. Шел-шел прямо, да как шарахнется в кустарник, ветки так и лягаются, снег комками осыпается, — это ладно. Выскочил, перебежал в низину, полем и в еловый остров. А волчица тогда же погибла.
...Зубы для волка — оружие. Потерять зубы — значит выбыть из строя. И вспомнил старик капканы. Благодаря ничтожному куску железа, и он потерял зубы...
Даже осторожность не избавляет от опасности попасть случайно в капкан, — ведь, ходишь по земле, а не на крыльях летаешь, как тут избежать случая?
Так было и с ним. Шел он по глухой лесной дороге. Ночь была лунная, тихая. После двухдневного снега, падавшего густыми хлопьями, большими, как листья, — деревья и кусты облепило так, что стояли они, как стога сенные. На уплотненной поверхности снега лежал толстый слой легковесных снежных перьев и блесток. Ходьба по дороге схожа была с ходьбою по стоячей воде с твердым дном.
Шел он по этой лесной дороге к оставшимся от прежних своих обедов костям и слышит, едет кто-то навстречу. Свернул он под ели, к объеденной зайцами поваленной осине, и только что с вожделением подумал, нет ли с проезжим собаки, как под ногою что-то хрустнуло в снегу, и железные скобы безжалостно схватили его лапу.
Тут он совсем растерялся, а при мысли, что с проезжим действительно окажется собака, страх превратился в панический. Он хватил несколько раз зубами железо, — но зубы впервые встретились с неподдающимся их силе предметом. Мешкать было нельзя. Он поскакал на трех ногах дальше от дороги, глубже в лес, перескакивая через синие тени, переплетавшиеся, как буреломные деревья. Он боялся этих темных теней, будто они были предательскими западнями или телесными предметами, через которые надо было переносить ноги. Отскакавши порядочное расстояние, он остановился, убедился, что путник проехал, не останавливаясь, и стал вертеться, тряся лапою и хватая с остервенением железо всею силою своих вооруженных челюстей. К утру он сломал два клыка, повредив значительно резцы. Заячий капкан мало помалу снялся без помощи зубов, — пружины железа медленно скользили от нажима другою лапою, а сильные жилистые пальцы защемленной ноги не затекли, сгибались, шевелились и вышли из дуг. Капкан спал с ноги, и кровянистая слюна капала на снег с крошками раздробленных зубов.
Если б не этот несчастный капкан, разве старик мог бы считать себя беспомощным, разве он жил бы сейчас одиночкою? Вся жалкая теперешняя жизнь стала такой исключительно вследствие потери зубов.
Предательская ловушка хуже всяких других врагов. Хоть и гибнет от капканов небольшое количество волков, но постоянная настороженность внимания очень тяжела, а, кроме того, эти адские машины затрудняют пропитание. Сколько дней голодовок приходится терпеть из опасения проклятого капкана и не подходить к падали, пока собаки или другие животные не обомнут как следует снег!..
Отрава не страшна, — птица сейчас же покажет доброкачественность пищи, а от внимания волка не ускользают катастрофы, случающиеся с доверчивыми посетителями.
Так рассуждал старый волк и, насидевшись, незаметно опустился на землю, не прикладывая морды. Широкая умная голова, тускнеющие глаза полны были волчьей мудрости, теперь, пожалуй, уже не очень-то нужной ему: выгоднее было бы променять ее, если б это было только возможно, на молодость...
Трещала замерзшая трава под лапами проходившей гуськом волчьей семьи, обозначая следы круглыми темными пятнами. Переярок иногда выходил в сторону, нарушая строй, но старая волчица, открывавшая шествие, косилась и глухо рычала. Не хотела она, чтобы шли в рассыпную, когда внимание ее сосредоточено было на исследовании новой местности. На дневке, когда они направлялись еще в противоположную сторону, она заслышала вдалеке оживленные голоса воронов на одном месте, и теперь она шла туда. Никто, кроме нее, не знал о цели стройного похода и о продолжительности его, но все, даже прибылые, понимали, что так надо, и что это делается с пользою для них.
Матерой, лежавший около корявой березки на равнине, привстал: он услыхал отдаленный шорох и вскоре увидал глаза приближающихся волков, шедших след в след.
Положение затруднительное в его возрасте. Он, хоть и владелец лошадиной туши, должен безучастно смотреть, как мясо, которого ему хватило бы на неделю, будет с костями съедено в две ночи! Один позвоночник да череп останутся на месте, все остальное будет уничтожено и разнесено. Он потоптался и, сам не замечая, отошел несколько дальше от туши и сел, чтобы убедить пришедших в своем миролюбивом настроении и некоторой безучастности к лошадиной туше.
Встреча произошла при выгодных условиях; не он привлекал внимание волков, а падаль, не он пришел к ним, когда они были у своей находки, а они пришли к нему, — владельцу целой туши, и он не собирался ни защищать свои продовольственные запасы, ни защищаться, а это так ценится наступающим врагом вообще. А еще, еще одно чрезвычайно важное обстоятельство: в семье не было настоящего матерого. Один из самых крупных переярков, по привычке самцов, не обращая внимания на соблазнительную еду, приподнял брыли и, приложив уши, только прошелся два раза мимо старика с глухим мощным рычанием, показывая свои прелестные белые зубы. О, молодость, как ты сильна и свежа!
Что же было делать старику? Уши его, правда, немного прижались, но он продолжал сидеть и даже не скалился, чтобы не обнаружить свою беззубую пасть.
Ближе всех к лошадиной туше была старая волчица, остальные, переминаясь с ноги на ногу, толпились несколько поодаль. Разные по окрасу, росту и качеству шерсти, волки были совершенно сходны между собою движениями, которые, объединялись одною сильною потребностью: скорее начать рвать лежавшее перед ними мясо.
Волчица обошла на расстоянии тушу, заметила, что земля кругом густо обсижена птицами, и с удовлетворением убедилась, что сидевший матерый не только оттоптал все кругом, но и поел мяса. Она покосилась на старика и не нашла нужным отгонять его, во избежание потери времени, а поторопилась зайти с той стороны туши, где скорее и удобнее можно было выхватить побольше мяса, и вырвала мякоти. И как только она начала, послышалось со всех сторон глухое рычание при занятии мест и разнообразные затем звуки, то подобные треску разламываемого спелого арбуза, то схожие с теми, какие слышатся при разрывании умелыми руками коленкора. Звуки эти заглушались трескотнёю раздробляемых костей с гулким одиночным щелканьем, вроде сочного звука откусываемого людьми сахара.