Несмотря на скромные размеры острова, погода в разных его частях сильно отличалась. В узкой, защищенной от ветров долине у северного берега (где и сейчас находится единственный и вполне уютный городок) обычно было относительно ясно и безветренно. В это же время на вершинах скал в центре острова нередко бушевал ураганный ветер и лил тропический дождь. Трудно сказать почему, но именно там, на этих суровых, неприютных, вечно мокрых, грозовых и продуваемых отовсюду скалах была возведена резиденция Лонгвуд для предыдущего губернатора острова. Впоследствии она пустовала, пока в нее не поселили самого знаменитого в то время человека в мире.
Я был настоятелем аббатства вблизи Рима, посланником папы Пия Седьмого. С узником острова Святой Елены понтифика связывали давние и весьма непростые отношения. Но сейчас я был единственным иностранцем, с которым бывший император Франции Наполеон Бонапарт был готов обсудить свои текущие условия содержания. Нынешнего английского губернатора острова Лоу (от которого он теперь всецело зависел) Наполеон открыто называл «редкостным болваном» и «жалким неудачником», общаясь с ним лишь в крайних случаях. Губернатор, конечно, искренне отвечал своему подопечному узнику взаимностью, во всех мелочах стараясь сделать его существование как можно менее комфортным.
Нельзя сказать, что император в этой ссылке страдал от недостатка общения: вместе с ним на остров добровольно отправились несколько его старых друзей – военных; бытовая обслуга относилась к нему заботливо и внимательно, а некоторые из местных жителей стали его частыми гостями и спутниками во время прогулок. Но англичан-военных он не мог терпеть. Условия содержания, несмотря на все соблюденные внешние приличия, на самом деле были весьма жесткими. Бывший властитель Европы проводил все время в вечно сыром, продуваемом здании, день и ночь окруженном многочисленной охраной; мог гулять всего по нескольким заранее размеченным тропинкам. Ему даже запрещалось любоваться видом океана, стоя вблизи края скал (чтобы он не увидел сверху какой-нибудь корабль, тайно присланный для его спасения). С каждым месяцем своей ссылки Наполеон заметно полнел, дряхлел, утрачивал остатки энергии и интерес к жизни. Его соратники постоянно писали жалобы в Лондон, королю и парламенту, прося облегчить условия ссылки, но тщетно. Иногда на остров приезжали высокие британские чиновники и даже репортеры, неделями умоляя о встрече с легендой, но Бонапарт всем им презрительно отказывал.
Еще на подъезде к острову я обратил внимание на группу боевых кораблей: три из них неусыпно охраняли акваторию пристани, еще несколько курсировали вокруг его берегов. Трудно было поверить, что они стерегут не военную базу или крепость с золотым запасом банка Англии, а одного человека, который к тому же давно смирился со своей судьбой и даже не помышлял о побеге.
На берегу меня и мой нехитрый багаж несколько раз тщательно обыскали. Даже вскрыли стенки кожаного саквояжа, чтобы внутри них не оказалось тайного послания Бонапарту. Просмотрели на свет все мои бумаги, удостоверившись в отсутствии на них скрытых водяных знаков.
Наконец мне разрешили занять место в двуколке в сопровождении английских солдат. Зрительно казалось, что скалы, на которых находилась резиденция Лонгвуд, были рядом, но по кривым узеньким тропинкам, наполненным скользкой щебенкой, наш путь наверх занял более часа.
Даже оказавшись у дома, в котором проживал Бонапарт с обслугой, мне не разрешили встретиться с ним немедленно. Меня и мои вещи повторно обыскали, затем провели краткий инструктаж о том, что в случае любой моей попытки оказать узнику помощь в побеге меня немедленно арестуют и отправят на суд в Англию в кандалах. Я переночевал в небольшой угловой комнате одного из подсобных зданий. Если днем, несмотря на ветер и дождь, остров Святой Елены все-таки произвел на меня скорее живописное (хотя и мрачноватое) впечатление, то ночью я ощутил сполна все его истинные «прелести». В комнате было невыносимо сыро, дышать приходилось с усилием, сон долго не приходил. Постель также была сырой, с потолка время от времени сыпались кусочки известки, а за стеной, в кладовой, где хранилась еда, явственно слышалась возня многочисленных крыс. Отключиться кое-как на пару часов удалось лишь на рассвете. Еда была терпимой, но без изысков: вечером мне принесли тощую куриную грудку с засохшим куском козьего сыра и бокалом вина, на две трети разведенного водой; утром была безвкусная жидкая кашица и кусок хлеба, намазанный приторным желе из какого-то местного фрукта.