Уральск, 25-го февраля 57-го г.
Милый друг, Николай Васильевич!
В настоящую минуту у меня три желания; во-первых, обнять тебя поскорее, во-вторых, быть таким же хорошим человеком, как ты, чтобы тебе не совестно было обнимать меня; в-третьих, быть богатым, чтобы не брать никаких поручений от морского министерства, и если странствовать, то странствовать по своей воле, а лучше всего оставаться с теми, кого любишь. Но, взявшись за гуж, будь дюж. Надо хоть в исполнении этой пословицы быть похожим на тебя. Я по-мужски стараюсь об этом…
Вот, наконец, после долгих скитаний, я вернулся. Вчера приехал я в Лисино[35] и застал здесь одну Л[юдмилу] П[етровну], Ник[олай] Вас[ильевич] в П-бурге. У меня так хорошо и светло на сердце, что и описать тебе трудно. Да ты поймешь, впрочем. Я приехал из родных мест, а между тем родина моя здесь, а вовсе не там. Как это у Лермонтова-то? «Где любят нас, где верят нам». Отрадное чувство — сознавать, что есть такая родина для сердца. Надо бы рассказать тебе всю историю моего странствия и возврата, но у меня нет на то времени, ни достаточного спокойствия: я слишком счастлив и весел, что здесь теперь и что во время моего отсутствия ничто не изменилось из того, что для меня дороже всего на свете, как не переменился и сам я…
«Ко мне в Лисино приехал Михайлов и страшно захворал тифом с каким-то странным осложнением.
Михайлов… долго боролся со смертью. Когда он начал поправляться, то пускался даже на воровство, чтобы получить лишний крендель. Пойманный однажды мною у буфета, он не на шутку на меня рассердился.
Вот что писал мне Н[иколай] В[асильевич]:
…Все эти командировки и служебные треволнения до того отучили меня от Лисина, что я, не считая себя лисинским жителем и убежденный в переводе, сам не зная куда, жду чего-то — и не дождусь. Неловкость такого положения тем более неприятна, что хотелось бы упрочиться в Питере и все читать, читать и покупать книги. Людинька, ведь мы устроим библиотеку, а? и хорошую? Голубушка, прощайте, я здоров, ем, сплю, хорошо…
Отчего это мне хорошо только с Вами? Нет, не с одними Вами, а с М[ихайловым]…
Что у Вас в Лисине? Читаете, гуляете? А я не имею даже времени писать письма.»
Лисино, 31-го августа (57-го г.), ночь
Теперь в Лисине тишина — все спят, я же сижу у постели нашего общего друга Михайлова. Он очень болен, опасно болен, я в таком горе, что чуть не растерялась…
Мы приехали в Питер. Михайлов живет с нами, он чуть не умер…
15-го июля 1858 года
Если человек может обойтись без другого день, он может обойтись неделю, месяц, вечность. Тут есть немного правды, но, кажется, есть и софизм. Правда в том, что мне не хотелось бы, чтобы она применилась ко мне и к Вам.
«В январе 1859 года я вернулся в Париж, а в конце февраля… отправился в Лондон. Михайлов уехал дня за три ранее, чтоб приискать, между прочим, квартиру. В этом ему помог Герцен…
Я видел Герцена в апогее его популярности: лондонские издания его и „Колокол“ расходились с возрастающим успехом. Обращение его было простое, дружеское, с ним было легко и свободно… Огарев появлялся только к обеду и к чаю и, распределяясь, должно быть, по тяготениям, я садился всегда рядом с Огаревым, а Михайлов — с Герценом».