Последнее утверждение не бесспорно: не найдено ни одного очевидца тех трагических минут. Может быть, мы имеем дело с легендой. Но человек, заслуживший такую легенду, бесспорно легендарен.
Вот что рассказывает о Матери Марии С. Носович, активная участница французского Сопротивления, узница лагеря Равенсбрюк, награжденная по возвращении в Париж военными орденами:
«В ноябре 1944 года случайно узнала, что Мать Мария находится в лагере Равенсбрюк, где я сама была уже несколько месяцев. Как-то одна француженка-коммунистка, которую я знала задолго до войны, сказала мне: „Повидай Мать Марию — это необыкновенная женщина!“ То же мне сказала и одна русская советская пленная, ветеринар по профессии: „Пойдите познакомьтесь с Матерью Марией, есть у нее чему поучиться.“ Она близко сошлась со многими советскими девушками и женщинами, бывшими в лагере, и всегда говорила о том, что ее заветная мечта — поехать в Россию, чтобы работать там не словом, а делом… Часто матушка радостно говорила о русской молодежи, ищущей знаний, любящей труд, полной жертвенности для блага будущих поколений. Как-то на перекличке она заговорила с одной советской девушкой и не заметила подошедшей к ней женщины СС. Та грубо окликнула ее и стегнула со всей силой ремнем по лицу. Матушка, будто не замечая этого, спокойно докончила начатую по-русски фразу. Взбешенная эсэсовка набросилась на нее и сыпала удары ремнем по лицу, а та ее даже взглядом не удостоила».
Этот эпизод перекликается со стихами молодой поэтессы Кузьминой-Караваевой из ее первой книги «Скифские черепки», которая не понравилась Блоку:
Вот что написала мне одна из тех, что была с ней в концлагере:
«Мать Мария поступила в Равенсбрюк, где находилась и я, парижским транспортом; в тот период мы много раз пытались переводить наши песни на французский язык, чтобы заключенные из Франции могли петь их с нами. Этим занималась Софья Бергольц, она живет сейчас в Париже. Переводы у нее были точные, но рифма отсутствовала. И тогда „маленькая Симон“, тоже француженка, сказала мне, что в 21-м блоке есть монахиня среди француженок, которая хорошо говорит по-русски и складывает стихи. Вместе с Симон мы пошли к Матери Марии. Она действительно охотно перевела на французский язык наши песни „Тишину“ и „Катюшу“. Переводы песен у Матери Марии были очень удачными, и француженки вместе с нами могли петь эти песни. Что еще можно добавить о ней в ответ на Ваше письмо? Она была очень доброй, ухаживала за больными, делилась скудным пайком со слабыми. Она иногда читала стихи и собственные, и Александра Блока…»
На одном из вечеров, посвященных ее памяти (Лондон, Пушкинский клуб, 1962), близкий друг Матери Марии рассказывал о сне, который он накануне этого вечера увидел. Мать Мария идет неспешно по полю пшеницы и в ответ на изумленное восклицание: «Но Вы же умерли!» — отвечает, лукаво улыбаясь: «Мало ли что говорят люди. Болтают. Как видите, я живая».
И это возвращает нас к первой строке стихов Блока: «Когда вы стоите на моем пути, такая живая…»
Как они любили
Милая Машенька! Многие препятствия лишили меня счастия сей день быть у вас! Слабость моего здоровья наводит страшное воображение, и лютое отчаяние терзает мое сердце. Прощайте, наилучший на свете друг! Прошу вас быть здоровой и не беспокойтесь обо мне. Уверяю вас, что никого в свете и не может столь сильно любить, сколько любит вас и почитает ваш вечно вернейший друг, несчастный Василий… Прошу вас, не показывайте сего несчастного выражения страсти родителям вашим. И сам не знаю, как пишу.
Весною 1815 г. в Муратове
Милая Маша, нам надобно объясниться. Как прежде от тебя одной я требовал и утешения, и твердости, так и теперь требую твердости в добре. Нам надобно знать и исполнить то, на что мы решились. Дело идет не о том только, чтобы быть вместе, но и о том, чтобы этого стоить. Следовательно, не по одной наружности исполнять данное слово, а в сердце быть ему верными. Как прежде ты давала мне одним словом и бодрость и подпору; так и теперь ты же мне дашь и всю нужную мне добродетель. Чего я желал? Быть счастливым с тобою! Из этого теперь должен выбросить только одно слово, чтобы все заменить. Пусть буду счастлив тобою! Право, для меня все равно твое счастье или наше счастье. Поставь себе за правило все ограничить одной собою, поверь, что будешь тогда все делать и для меня. Моя привязанность к тебе теперь точно без примеси собственного, и от этого она живее и лучше. Думай беззаботно о себе, все делай для себя — чего для меня более? Я буду знать, что я участник в этом милом счастье! Как жизнь будет для меня дорога! Между тем я имею собственную цель — работа для пользы и славы! Но легко ли будет работать? Все пойдет из сердца и все будет понятно для добрых! Напиши об этом твои мысли — я уверен, что они и возвысят, и утвердят все мои чувства и намерения.
44
Гоголь Василий Афанасьевич (1777–1825) — отец великого писателя, автор двух шутливых комедий, писал это письмо своей невесте Марии Ивановне в то время, когда родители ее не соглашались на брак с В. А. Эта чета, отношения которой отличались сердечностью и нежностью, впоследствии послужила, вероятно, прототипом «Старосветских помещиков» их гениальному сыну.
45
Жуковский Василий Андреевич (1783–1852) писал эти письма, страстно влюбленный в свою ученицу и племянницу, дочь его сестры. Мать ее не согласилась на этот брак, считая родство слишком близким, и. М. П. Протасова вышла замуж и умерла, не успев забыть милого ей поэта. Жуковский же всю жизнь хранил о ней память, воспевая свое чувство в нежных и меланхолических стихах: «Голос с того света», «Утешение в слезах», «К Нине» и др. Только около шестидесяти лет решился он жениться в Германии на восемнадцатилетней дочери своего старого друга полковника Рейтерна.