Тысяча восемьдесят девять!
Ха! Время - это иллюзия. Нет отдельно времени и нет отдельно пространства, есть пространство-время, и его можно изменять, сжимать, расширять. Воспоминания - это прошлое, ожидание - будущее, но что есть настоящее? Возможно, это всего лишь способ отсрочки будущего, а?
Ерунда! Ахинея!
Наверное, настоящее - это когда не желаешь перемен ни в себе, ни в тех, кого любишь, и как только к тебе подкрадутся тоскливые мыслишки о том, что у тебя чего-то нет, у всех вот есть, а у тебя, любимого, нет - вот тут-то и рушится настоящее, потому что ты не способен уже получать удовольствия от того, чем владеешь, и торопишь бег времени, и не интересуешься тем, что есть, и , конечно же, не замечаешь усталой улыбки старого и мудрого Сенеки: " Где тот человек, который хоть сколько-нибудь ценит время, умеет дорожить каждым днём и понимает, что миг за мигом приближает его к смерти?.. Пока мы откладываем жизнь на завтра, она проходит. Ничто не принадлежит нам в такой степени, как время; оно - наше. И этим-то единственным и быстротечным достоянием мы позволяем завладевать первому встречному..." Я - не позволяю, и потому я - Рыба, плавающая сама по себе. Рыба, понявшая: жизнь - это время.
Что это бабуля на меня так странно посмотрела? А-а, понятно: иду, не разбирая дороги - вот в лужу наступил, потому что не под ноги смотрел, а в небо - Господи, эти белоснежные облака делают его еще синее и выше! Но лужа-то, однако, пакостная: жидкая глина, мазут какой-то - обувку перепачкал, ух ты!
Леха наругает меня за грязь на ботинках. И за пиво тоже, наверное, наругает. " Вот , - скажет, - малохольный, невозможный ты человек, ничего тебе доверять нельзя!" А я не виноват, что пиво было только в таких баночках. И не малохольный я!
Всё понимаю, и чем вы с Ольгой занимаетесь - тоже знаю: ты, Леша, диспетчер на телефоне фирмы интимуслуг, а ты, Ольга, - то ли бухгалтер, то ли менеджер, а может, просто сводница - ещё не вполне понял, но ты не последний, в общем, человек, если тебе доверили наличность этого вертепа. Ты её в доллары переводишь, эти зелёные бумажки - пачки, пачки! - лежат на антресоли книжного шкафа, там, где ты хранишь толстые журналы за последние пять лет, и ведь читала же когда -то "Новый мир", и "Неву", и даже "Иностранную литературу"! Никакой "домушник" или рэкетир в них копаться не станет. Расчёт у тебя верный!
Но что вам за радость в этих зелёных бумажках? Радость - это... вы не поймёте, конечно... это встреча со своим досветовым "Я", с собой истинным, с тем, что есть Свет, не тот, который вокруг нас, а тот, вокруг которого - мы, а он в нас - всегда. Не поняла? Ну и не надо...
Эй, девочка, постой! Что ты показываешь своей подружке в этой коробочке? Извини, что молчу, я не говорю словами, они - ложь, но ты этого ещё не понимаешь. Посмотри в мои глаза: они - моя речь. Слышишь? О, не пугайся! Неправда, что я - маньяк, просто: я - другой. Что ты там спрятала? Не бойся, не отберу! А, вот оно что! В этом спичечном коробке ты держишь невзрачную серую козявку. Люди называют её светлячком. Ты поймала его вчера вечером? Он нёс в себе яркую искорку, она то вспыхивала, то гасла - этот свет и манил, и завораживал, таинственный, как волшебная сказка. Но светлячок стремился к лампе. Она горела на подоконнике, не так ли? И ты его поймала...
Нет, не понимаю, что такого я сделал. Почему эти люди называют меня сумасшедшим и грозятся сдать в милицию? Я ничего плохого не сделал, я просто говорил с этой девочкой и, если честно, хотел её убедить отпустить светлячка на волю. Он - живой, в нём - свет, но эта искорка погаснет, если тельце этого невзрачного существа держать в тесной, душной коробочке. Разве вы не понимаете: в нем - свет!
А, вы давно этого не понимаете, потому что кожа ваших тел давно стала прочной, надёжной коробочкой, и та искорка Света, что в вас была, - душа, душа ей имя! - истлела, превратилась в кучку мелкого, невзрачного пепла, лёгкого, как дорожная пыль.
Постойте! Не сбивайте меня со счёта! Две тысячи двадцать три!
А во мне эта искорка разгорается всё ярче... Вы это уже видите? О, сколько ужаса в ваших глазах! Не бойтесь, ничего с вами не случится: этот огонь, этот свет, лёгкий, как дуновенье полуденного ветерка, не перекинется в ваши тела, внутри которых - мерзкая, полупереваренная еда, болотная жидкость, клубки микроскопических тварей, пучки болячек, и на этой свалке может тлеть лишь чадный дымокур...
Да, я - Огненная Рыба, и вы не можете не почувствовать, как моё дыханье пронизывает вас насквозь. И это только начало. Скоро вы ощутите каждый мой атом - я пройду и через вас, и сквозь эти дома, и деревья, и горы, и сквозь само Солнце, и всё дальше, дальше - в бескрайнее море Вселенной, и вы тоже, если пожелаете, пройдёте сквозь меня, и сольётесь со мной, друг с другом со всем миром, все мы - одно целое: стая, которая несётся в потоке Пространства и Времени...
Какая духота! Вон старушка, та, что тащила за собой сумку на колёсиках, остановилась и ловит воздух открытым ртом. Как маленькая рыбка, выброшенная крутой волной на песок. Ну что ты, что ты, бабуля? Неужели я тебя и вправду напугал? Да нет, я не дьявол, я и мухи не обижу. Это разгорается во мне искра. А ты думаешь, что кто-то облил убого бензином и бросил спичку? Видишь, я смеюсь, мне - хорошо. Нет, мне не больно, ни капельки... Ну зачем, бабуля, кричать и звать на помощь? Я спешу, пропустите меня!
***
- Кайф-ф-ф-фу-у-у! - блаженно выдохнул Лёша, обессиленно рухнув на палас.
- Слабак, - сказала Зинаида. - И эгоист! Только о себе думал. Я рассчитывала на большее...
- Почему слабак? - обиделась Ольга. - Это продолжалось двадцать минут. Мало?
- Если мало - повторим, - отозвался Леша и, перевернувшись на спину, хлопнул себя по животу: Садись, Зина!
Они не услышали, как Рыба открыл дверь своим ключом, осторожно, на цыпочках, зашёл на кухню и поставил банки с пивом в холодильник.
- Три тысячи шестьсот одиннадцать, - сокрушенно прошептал он и покачал головой: Ай- яй, нехорошо-то как: опоздал !
Из большой комнаты доносились всхлипы, стоны, приглушённые вскрики. Это озадачило Рыбу. Но, поразмыслив, он решил, что Лёша, скорее всего, смотрит по видеомагнитофону один из тех мерзких фильмов, в которых сняты сцены совокуплений человеческих тварей. Почему-то Лёше это нравилось. За происходящим на экране он следил, как заядлый болельщик за перипетиями футбольной или хоккейной баталии; его глаза блестели, ноздри подрагивали и, казалось, ему не хватало воздуха: он дышал тяжело и часто, сглатывая тяжелую слюну. Перед им обычно стояла тарелка с бутербродами, которые он брал, не глядя, и рассеянно откусывал большие куски, проглатывая их, почти не разжёвывая и роняя на вздыбленные сатиновые трусы рыхлые крошки хлеба.