Я специально сделал для Зиночки выписки из дневника её любимого Брюсова. Эту книгу мне дала почитать... а, впрочем, не всё ли вам равно, кто именно! И вот что писал, например, великий Валерий Яковлевич 14 декабря 1894 года: " Как-то недавно зашёл в бардак. В результате маленький триппер - это третий. Но как отношусь я к нему! Будто ничего нет... В какую бездну я пал!" А через несколько дней такая запись: " В четверг был у меня Емельянов-Коханский и увёл меня смотреть нимфоманку. Мы поехали втроём в нумера, и там она обоих нас довела до изнеможенья - дошли до "минеток"... Истомлённый приехал домой и нашёл письмо от другой Мани ( ту - нимфоманку тоже звали Маней) и поехал на свидание..." Каков, а? Половой гигант! А ещё более великий Чехов, не стесняясь, описал Суворину свой половой акт с японкой, очень даже подробно, вплоть до такого: " Кончая, японка тащит из рукава зубами листок хлопчатой бумаги, ловит вас за "мальчика" ( помните Марию Крестовскую?) и неожиданно для вас производит обтирание, причём бумага щекочет живот..."
- Фу, - сказала Зина, - и где ты только это берёшь? А ещё считаешься приличным человеком...
Обо мне она думает, что я родился в штанах с ширинкой, зашитой суровой ниткой. Никаких серьёзных страстей у меня, по её мнению, не было и быть не могло: серьёзный, уравновешенный мужчина, полностью занятый своим делом, настолько, что забывает об исполнении супружеского долга, а если вспоминает, то по выходным дням - как сверхурочную обязательную работу.
Ах, если б ты знала, Зинуля, милая моя, что за дьявольщина была в моей жизни! Это, наверное, показалось бы тебе неправдоподобным, ужасным, чёрт знает чем. Да и мне теперь не верится, что всё это случилось со мной, и, главное, я не смогу, никогда не смогу рассказать эту историю кому бы то ни было, глядя прямо в глаза, не смущаясь, без запинки и ощущения внезапного жара на щеках. Представь себе, я, оказывается, ещё могу краснеть. Не веришь? Ну, конечно, мне пришлось так долго натягивать на себя другую кожу, чтобы, в конце концов, не отличаться от всех - эдакий среднестатистический гражданин, серый, невзрачный, и никто уже не оборачивается вслед. А что оборачиваться? Еду с ярмарки...
Те два листочка из моей записной книжки так и не нашлись. Да и не могли найтись: их, конечно, забрала Лиза, потому что не хотела, чтобы я досаждал ей телефонными звонками. Всё когда-нибудь кончается. Впрочем, дело даже и не в этом.
***
Если бы я был наблюдательнее и умнее, то, наверное, догадался бы, что тот мужчина, который поселился в её квартире, вовсе не был ей чужим человеком, якобы переехавшим из другого города по какому-то сложному, запутанному обмену. Во всем его облике, в выражении лица было нечто такое, что напоминало Лизу. Теперь, когда пишу эти строки, отчётливо вспоминаю сцену в крохотной, полутёмной прихожей.
- Извините, Лиза тут больше не живёт, - сказал парень. Его ресницы дрогнули, но он не отвёл взгляд в строну.
- Я получил странное письмо, ничего не пойму, - сказал я. - Она написала примерно так: " Меня больше нет. Не пытайся искать. Считай, что я тебе просто приснилась: была - и нет! В квартире будет жить другой человек. Он ничего обо мне не знает".
- Всё правда. Я даже не знаком с ней. Обменом занимался посредник. А что, у вас какие-то претензии? Обращайтесь в фирму...
- Дайте её адрес, - попросил я. У меня не было с собой ни бумаги, ни карандаша. Мужчина принёс и то, и другое, но сам писать не стал продиктовал адрес в Риге. Оказывается, он жил там. Квартиры удалось обменять просто каким-то чудом, потому что Россия и Латвия теперь два суверенных государства, возникла масса ограничений и условий, просто жуть!
- Возможно, вам повезёт и эта фирма ответит, - сказал мужчина. - Там берегут тайны клиентов. Но попытка не пытка - напишите, может, откликнутся...
Что-то неуловимо странное было в нём. Он почему-то старался стоять ко мне вполоборота. Голос с хрипотцой, как это бывает при сильной ангине. На скулах проплешины редкой щетины, а подбородок и шея - гладкие, будто волосы там никогда не росли. Тонкие, ухоженные пальцы, отливающие благородной белизной, тоже меня смутили: какая-то немужская ладонь, слишком хрупкая. Наверное, он музыкант, а, может, карманный вор? "Щипачу" тоже нужно холить и лелеять свои руки, чтобы не потеряли гибкости и чуткости.
- Значит, уже давно её ищите? - предполагаемый "щипач" сочувственно покачал головой. - Послушайте, а вам не приходит в голову мысль, что Лиза в самом деле не хочет вас видеть?
- Как-нибудь разберусь сам, - буркнул я. - Спасибо за адрес.
- Здесь она уже никогда не будет жить, - сказал парень и многозначительно, как-то по-особенному ласково улыбнулся: Поверьте, это похоже на сжиганье мостов...
Вообще-то я об этом уже и сам догадывался, но, честно говоря, никак не мог понять одного: почему? Всё было замечательно, просто дух захватывало, до того хорошо, что даже казалось: это - слишком, чересчур, прекрасно до невыносимости.
Вот оно, ключевое слово: невыносимо!
Вы когда-нибудь задумывались над таким парадоксом: бесконечная Вселенная расширяется. Как может расширяться то, у чего нет пределов? Но, впрочем, что в этом удивительного? Вот, например, человек вроде как ограничен клеткой собственного тела. Выше головы, к тому же, никогда не прыгнешь. И за локоть сам себя не укусишь, как ни старайся. Глаз на затылке нет и не будет, и сердце не каменное, и здоровье не вечное... Но любых пределов достичь можно - и физических, и духовных. А вот удержаться на головокружительной высоте, на пределе сил и чувств - выносимо ли? Если удерживаешься, то быстро сгораешь; не каждому под силу жить каждый день как последний - на всю катушку, не сдерживая желаний, напропалую, безоглядно. Я бы так смог? Скорее всего, нет. И Лиза это поняла. И сошла вниз первой. Она раньше меня поняла, что познавшего восторг и радость свободы уже нельзя держать у ноги как пса, потому что он - вольный волк. И все эти милые штучки - уют, размеренный быт, добропорядочные супружеские отношения, какие-то обязательные ритуалы вроде чмоканья в щёчку перед уходом на работу и так далее - короче, всё то, чем так гордятся крепкие "ячейки" общества, просто убьют свободное и вольное существо. Живым-невредимым он, впрочем, останется, но, Боже, как скучен и утомителен будет этот мужчина, став обыкновенным, и даже не заметит, как любовь обернулась чем-то вроде привычки курить после сытного обеда или чистить зубы перед сном. А могла бы развиваться до бесконечности!