Ге набивает папиросу и выходит на площадку. Побрякивают поставленные в угол ружья конвойных. Один солдат дремлет, сидя на корточках. Он смугл, похож на итальянца. Ге спрашивает:
– Откуда ты, братец?
– Из Старобельского уезда…
Странно, – этакий итальянец. А для «Тайной вечери» Ге позировали все больше русские, странно. Ге не хочет думать о картине, хочет думать о чем-нибудь пустяшном – о какой-нибудь вынырнувшей в памяти лошадке, которую он не нарисует никогда. Он вспоминает, как рисовал в детстве картинки про 1812 год – одинаковые солдатики на одинаковых лошадках едут рядами – сабли наголо. Тихо переговариваются конвойные. Вот такие смуглые солдатики – сабли наголо – въезжают в польские села.
Шесть лет назад Ге ехал до Варшавы в карете, обедал в деревенских харчевнях, ночевал на постоялых дворах. Теперь громко перестукиваются под вагоном колеса: железная дорога Варшава – Петербург. Ге беспокойно: за шесть лет многое изменилось.
В Италии, еще в Риме, зашел к нему в мастерскую красивый, седобородый старик, разглядывал его эскизы, этюды, бормотал:
– Как это ново, однако! Как необычно!
Ге перебил его с досадой:
– Это старо, подражательно. Вот это, например, я писал под влиянием Брюллова.
– Я не знаю Брюллова, – сказал старик и, взяв Ге под руку, добавил мягко. – Не удивляйтесь, друг мой, я оставил русское искусство во времена Ореста Кипренского.
Это был князь Волконский, декабрист.
На академической выставке 1863 года вместе с «Тайной вечерей» будет выставлен «Неравный брак» Пукирева.
К 1863 году уже открыл себя Перов; русская публика успела оценить запрещенный «Сельский крестный ход на Пасхе», написано «Чаепитие в Мытищах». В Петербурге, куда держал путь Ге, читали «Что делать?» Чернышевского, переданное из Петропавловской крепости, переданные из той же крепости статьи Писарева. В Петербурге запоем читали также Сеченова – «Рефлексы головного мозга». Ходили по рукам листки «Земли и воли».
За шесть лет появилась не только железная дорога Варшава – Петербург.
Знаменательно, что именно в это время – Перова и Пукирева, Чернышевского и Писарева – картину Ге встретят как «великую искренность». О Ге скажут: «громадный», «колоссальный талант», что всего ценнее – «независимый талант». Независимость – уже много. Но не окончательный итог. Это одновременно результат и начало поисков. Начинается «мучительная работа, которая наполняет в жизни художника все его помыслы». «Мы постоянно должны открывать, узнавать, отыскивать!» – скажет Ге через десятилетия, вступая в последний месяц жизни…В воспоминаниях брата Ге, бесстрастных и, наверно, оттого – недобрых, рассказывается, что в детстве Николай не выказывал творческой одаренности: он лишь терпеливо копировал картинки из иллюстрированных журналов.
Бремя славы
Достаточно ли мощный я свершитель, Чтобы меня на подвиг звать такой…
Петербургская мостовая
Ге вез домой свою «Тайную вечерю», волновался, а в России уже знали о картине, ждали ее.
В «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось датированное первым августа 1863 года «Письмо из Флоренции»: «На годичную выставку Академии художеств прислана будет вещь поразительной красоты… Она удивляет своею новостию».
Автор письма, укрывшийся под инициалами Н.А. (это был романист и критик Н.Д. Ахшарумов), заключал рассказ о картине выводом: «Вы видите совершенно оригинального, самостоятельного мастера, за которого можно поручиться, что он пойдет своею дорогою и будет всегда верен себе и строгой правде своих сюжетов».
Ге волновался: он сам открыл себя в «Тайной вечере» – поймут ли? Он не знал, что едет навстречу славе.
Но российские ценители искусства, еще не видя картины, заранее, понаслышке, радостно и шумливо открывали нового художника – Николая Ге. В Петербурге его встречали восторженно – восходящая мода, надежда русской живописи!
Шесть лет назад уезжал отсюда по проторенному пути в Рим обыкновенный академический пенсионер; сколько таких безвозвратно кануло в Лету вместе со своими несовершенными холстами, великими замыслами, нечеловеческими страданиями обидчивых неудачников – и следа не осталось! Разве что упоминание в протоколах заседаний академического совета.
А вот он, Ге, добился – едва ступил на петербургскую землю, сразу попал в объятия славы. Художники, ученики Академии, любители – все хотели видеть его самого и его картину.