Видимо удовлетворенный позорным бегством врага, адмирал, весь малиновый, запыхавшийся, проследовал к себе обратно.
Степка, однако, не унялся: у него, видимо, тоже «сердце разгорелось».
Держа в руках кусок своей оборванной штанины, он снова появился во дворе и, на почтительном расстоянии от адмиральских окон, стал демонстративно потрясать в воздухе люстриновой тряпицей и требовать возмещения убытка.
Бог знает, чем бы кончилась вся эта трагикомедия, если бы ей не положила конец мама, которая, узнав о происшедшем, тотчас же властно уняла расходившегося Степана.
Призвав его в комнаты, она долго стыдила его, сказала, что он получить новые штаны, но что держать его долее у себя она не желает.
Степан очень расстроился, пытался целовать маме руку и просил простить его, а когда она, все-таки, не согласилась оставить его, просил рекомендовать его в Морское Собрание, где, по его словам, очищалось место.
Мама пообещала.
И, действительно, когда в то же лето мы, с дядей Всеволодом, после купанья в Спасской купальне, заходили в летнее помещение Морского Собрания напиться чаю, Степан уже прислуживал нам, одетый в тужурку с медными пуговицами, как одевалась прислуга Собрания.
Каждый раз он наказывал мне поцеловать за него «маменьке ручку».
С Иваном вышло иначе.
Едва успели похоронить бабушку, как он, просто, исчез, неизвестно куда девался, точно «в воду канул».
Гадали всяко: он был хороший пловец и ходил купаться на Ингул, где были «водовороты» и где, нередко, люди тонули; не прочь он был также принимать участие в «кулачных боях», которые бывали по воскресеньям на слободской базарной площади.
Впоследствии я видел эти «бои»; на них из города многие приезжали посмотреть.
Две «стены» людей выстраивались друг против друга.
Сперва с той и другой стороны «задирали» мальчики-подростки и барахтались между собой; потом выступали взрослые и дрались в одиночку, или парами, но, затем, страсти разгорались, и уже «стена» шла на «стену».
Та и другая то подавалась вперед, то отступала, и, иногда, ни одна, ни другая не бывала победительницей.
Но случалось, что, вдруг, одна «стена» прорывалась и люди рассыпались в разные стороны, точно камни разрушаемой настоящей стены.
Случалось это, обыкновенно, когда свежая партия бойцов неожиданно примыкала к той или другой стороне.
Стены слагались из разновидных элементов, однако же с преобладанием всегда какого либо основного состава, который и давал «стене» свое название.
Бывали стены «мясников», «слободских», «вольных», «жидов», «адмиралтейских», «крючников» и т. п.
Среди евреев чернорабочих, крючников и мясников выдавались замечательные бойцы.
Иван, когда ему удавалось урваться, примыкал к стене «вольных» и нередко синяки или царапины на его лице свидетельствовали о том, что он побывал на боевой арене.
Часто исход боя решала кучка матросов, случайно забредших поглазеть. Они, вдруг, неожиданно, выходили из своего нейтралитета и кидались на помощь теснимой стороне. Тогда картина быстро менялась.
Но чаще всего, обе стороны считали себя победителями.
Исковерканных в кровь физиономий бывало, при этом, не мало, но никто это за обиду не принимал.
Раз или два пришлось услышать, что бывали смертные случаи на месте боя. Угодит кто-нибудь неосторожно в висок, — и готово.
Мы гадали, не погибли так, или иначе, наш Иван, но тела его нигде не нашли, несмотря на все розыски.
Только позднее пошел слух, будто бы он, не дождавшись «вольной», примкнул к бродячему венгерскому цирку, где, наряду с другими номерами, ставились «военные пантомимы», с участием многих статистов.
Впоследствии, читая у Некрасова, «где ты, эй, Иван»? невольно сближал пророческое ясновидение поэта с реальною судьбою нашего Ивана, с тою, однако, разницею, что, к чести бывших его владельцев, не только скула, но и зубы его были целы.
Вместо двух прежних лакеев у нас появился один, — степенный Петр, бывший буфетчик офицерской кают-компании дядиного экипажа, который, к тому времени, получил отставку.
Сам дядя Всеволод, получив чин генерал-майора (а не адмирала, так как все время занимал береговые места), вышел также в отставку.
Мундир, расшитый золотом и брюки с золотыми лампасами, он себе сшил, но стал одеваться в статское платье, что более шло к его мирной фигуре.
Мундир он стал одевать только в церковь, по высокоторжественным праздникам и в царские дни.
В качестве мужской прислуги у дяди Всеволода появился «Васька», мальчик лет четырнадцати, который очень скоро стал большим моим приятелем и играл значительную роль в моей юной жизни.