Оукли жевал сигару и чувствовал какую-то странную боль во всех внутренностях, но это была мелочь по сравнению с твердой убежденностью, что уже слишком поздно. Скорее всего, они уже давно убили Терри — пора звонить в полицию. Но полиция будет настаивать на разговоре с Эрлом.
Сорок восемь часов назад Карл считал себя честным человеком, лишенным известной гибкости дельца, поэтому был удивлен легкости, с которой разрушил эту иллюзию. То, что он теперь делал, было незаконно, опасно, непростительно нечестно. Ночью Оукли сделал именно такой вывод, оценивая все происходящее. Все эти годы он самодовольно гордился отсутствием у него такого всепожирающего человеческого качества, как зависть. Карл никогда не завидовал Эрлу Коннистону, не страдал из-за разницы их материального положения и не испытывал соблазна обмануть миллиардера, что при желании было бы не трудно осуществить. Эрл посвящал его во все свои секреты, а он наслаждался тем, что достоин его доверия. Но теперь, оглядываясь назад, увидел свою ханжескую праведность.
Честолюбие не могло родиться внезапно, скорее всего, Оукли был подвержен ему всегда, просто до поры до времени его не обнаруживал. Оно проявилось, когда он понял, что Эрл сдал и перестал быть для него идолом, который с чертовским изяществом, чопорной невозмутимостью, странными суждениями и спортивным рвением правил частью мира. Только когда Коннистон показал свою явную слабость, к пуританской совести Карла примешались коварные мысли — желать иметь, хватать. Правда, мало вероятно, что он сделал бы что-нибудь из этого при жизни Эрла. Варианты были неподходящими. Допустить мелкую растрату? Это было ниже его достоинства даже при убеждении, что он избежит неприятностей. Разработать полномасштабное давление, чтобы вырвать империю у Эрла? Нет, Оукли не обладал для этого необходимым зверством, расчетливостью, акробатической маневренностью. Он был хорошим адвокатом, тонко чувствующим нюансы, умеющим предвидеть, отыскать ошибки между строками финансовой документации. Карл обнаруживал, исследовал, отвергал и рекомендовал бесчисленные сделки для Эрла Коннистона, он защищал его империю от покушений и оскорблений; безошибочно определял перспективное, новое и хладнокровно настаивал на устранении отжившего. И он достигал успехов, потому что всегда был уверен, что будет поддержан весом Эрла. Непрестанно размышляя об этом, Оукли пришел к заключению, что смерть Эрла для него единственный случай в жизни, который даст ему и возможность, и решимость совершить захват.
Он не знал, радоваться ему этому или возмущаться. Но то, что Эрл сказал десять лет назад, осталось в его голове так, будто было написано огненными буквами: «Во всем, что ты делаешь, риск определен не тем, что ты ставишь, чтобы победить, а тем, что ты ставишь, чтобы потерять». Сегодня впервые в жизни Оукли согласился с ним полностью: он ставил, чтобы потерять все, абсолютно все. И это его испугало.
В общем-то он был фаталистом. Считал, что все зависит от случая так же часто, как и не зависит. Например, сам факт его рождения был только делом случая. Как случилось, что его отец встретил его мать? Как произошло, что его, одаренного, но ничем не примечательного молодого адвоката, случайно встретил Эрл Коннистон, причем в момент, точно подходящий для них обоих? Это было как если бы он выиграл в покер — ему нравилось такое сравнение. Образ жизни человека создается не только его собственными решениями и реакциями, но в той же степени и слепым совпадением, чистой случайностью, простой удачей.
То, что Эрл не вовремя вошел в спальню Луизы, наткнулся на прыжок Фрэнки Адамса и на ножку кровати, было неудачей Эрла, но, возможно, его — удачей. Оукли поразило, что его совесть осталась спокойной. Он не чувствовал никакой вины относительно цели, которую преследовал, так же как не нес и никакой ответственности за смерть Коннистона.
Карл еще раз раздраженно посмотрел на часы и опустил манжету. Одиннадцать десять. Он прибыл сюда около восьми, после того как в соответствии с требованием похитителя выбросил чемодан с деньгами на дороге. Пора признать, что на площадке для пикника никто не появится. Остается надеяться лишь на то, что оперативные работники Орозко в Ногалесе не упустят радиосигнал передатчика, спрятанного в чемодане вместе с половиной миллиона долларов.
Оукли подождал еще двадцать минут, а когда они истекли, вышел из автомобиля и обошел небольшую рощицу возле площадки, заглядывая под каждый куст и страшно опасаясь наткнуться на тело Терри. Но не нашел ничего, что указывало бы на появление здесь похитителей. Он вернулся в автомобиль, съехал с площадки для пикника и включил мягко ворчащий кондиционер. Большой автомобиль, пружиня на рессорах, быстро помчался по сухой колее. К тому времени, когда Карл достиг Патагонии, он сжевал незажженную сигару до конца. Выбросив ее остатки в пепельницу на приборной панели, Оукли выбрался на асфальтированную дорогу, ведущую к Сонойте, и разогнался на ровной долине до отметки на спидометре «90». Около часа дня он добрался до ранчо. Оно тянулось до горизонта — тысяча миль забора, сотни ветряных мельниц, пятнадцать тысяч рогатого скота, пять тысяч акров орошаемого хлопка, две сотни ковбоев и рабочих, шесть сотен лошадей, восемнадцать тракторов, бесчисленные койоты и выводки перепелов — маленький кусочек империи Коннистона. Сейчас, привычно подъезжая к большому дому, Карл осмотрел все это с видом собственника.
Орозко поджидал его у гаража.
— Никаких следов Терри. Я ждал три с половиной часа, — ответил на его немой вопрос Оукли.
— Мне очень жаль, Карл.
— Думаешь, она мертва?
— Скорее всего, да. Но надо продолжать поиски, так или иначе.
По дороге к дому Орозко сообщил:
— Твой приятель из Пентагона поболтал с диспетчером в Дэвис-Монтане. Они предоставили нам графики всех вчерашних вылетов, из них мы отобрали пять возможных. Теперь мои люди проверяют их, но пока никакой информации. Дело почти безнадежное. Твой знакомый из Пентагона объяснил, что реактивные самолеты преодолевают за минуту десять миль, попробуй определить место, где он был с двенадцати сорока трех с половиной до двенадцати сорока четырех с половиной!
В гостиной Луиза и Адамс, сидя за столом, уныло играли в нарды.
— Она не нашлась, — сказал Оукли, не ожидая возможных вопросов, и направился по коридору в офис. А после того как
Орозко закрыл дверь, спросил: — Что там с «жучком» в чемодане?
— Он пересек границу в Лохиеле, и они потеряли сигнал.
— Они что?
— Пойми, Карл, у такого передатчика небольшой диапазон. Надеюсь, мы поймаем его снова. У меня расставлены люди на всех дорогах к югу от Лохиела.
— Проклятье! Пусть лучше ищут.
— Мы стараемся. Но не можем дать никаких гарантий.
— Ты говоришь, словно спятивший продавец подержанных машин с Шестой Южной в Тусоне.
Орозко усмехнулся, показал пухлым пальцем на карту, прикрепленную напротив книжных полок, которой прежде там не было, и сказал:
— Извини, что я превратил твое место в военный штаб, пытаюсь вести отсюда по телефону всю операцию. — Он подошел к карте и подозвал Оукли: — Посмотри сюда. Мои люди в Ногалесе и Магдалене. Это ничего, что от Лохиела идет много дорог, рано или поздно передатчик должен где-нибудь здесь объявиться, если, конечно, разбогатев, они не выбросили чемодан в канаву или не решат остаться по эту сторону границы. Но и на такой случай у меня есть человек в Лохиеле. Мы возьмем их. Это только вопрос времени.
— Если, поделив деньги, они не оставят чемодан на свалке.