Мы были не первыми, добравшимися до сюда. Некоторые изображения и иероглифы были уничтожены, целые участки подверглись разрушениям. Это было трудно принять, на это было трудно смотреть, не испытывая острого чувства утраты.
Уит отследил мой взгляд, его рот стал похож на тонкую линию.
— Это заслуга римлян, когда они переделывали храм в христианскую церковь. Если присмотреться, можно заметить бригаду землекопов, что поцарапали стену, когда были здесь в тысяча восемьсот сорок первом году.
— Землекопы поцарапали стену? — я откинула голову, чтобы осмотреть внушительную стену и, конечно, несколько исследователей оставили на ней свой след. Неровные надписи возвышались над землей на высоте нескольких этажей. — Не понимаю, как они добрались до вершины? Почему бы не выцарапать свои имена и даты ближе к земле, на уровне глаз?
— Потому что во времена, когда они это делали, это и было на уровне глаз, — объяснил Уит. — Нижняя часть была полностью погребена в песках. Годы эрозии показали весь храм, но до тех пор уровень земли был выше и поэтому путешественники смогли процарапать известняк на вершине.
— Они были не единственными. Наполеон зафиксировал свое появление в тысяча семьсот девяносто девятом году, — раздался голос позади.
Я вздрогнула и обернулась: я не слышала тихие шаги дяди. Он стоял, уперев руки в бока и с кожаной сумкой, перекинутой через плечо. Из нее торчали рулоны карт.
— Дядя Рикардо, мистер Хейс проводит для меня экскурсию по храму.
— Правда? — мой дядя перевел внимание на мистера Хейса. — Ну и как успехи?
Уит покачал головой.
— Пока никак.
Я посмотрела на них: между ними происходил какой-то немой диалог.
— Дядя?
— Ты ощутила какую-нибудь магию? — спросил он.
Я пошатнулась на ногах. Что-то было, но не совсем та магия, что в шкатулке или золотом кольце.
— Пока нет.
— Продолжай попытки, Инез.
— Так и сделаю.
Я задумалась. Мои родители участвовали здесь в раскопках, это было также последнее известное место раскопок. Папа мог обнаружить кольцо здесь. Если это правда, то у кольца и древней шкатулки могла быть связь с островом Филы — что-то, что указывало бы на Клеопатру.
— Но мы не были во внутренней части храма.
Мой дядя отошел в сторону.
— Безусловно.
Мы прошли через второй пилон и оказались в портике. Я залюбовалась расписным потолком. Колонны пестрили цветом до самых капителей, вырезанных в виде лотосов, пальм и папирусов. Краски казались мягких оттенков, радужная пастель с оттенками зеленого и кораллового. Как путешественница я вся затрепетала; как художница — вдохновилась. Пространство открывалось в центре, пропуская квадрат света, который покрывал остальную часть помещения золотым сиянием. У меня чесались пальцы, так хотелось запечатлеть каждую деталь, каждую линию и изгиб, созданные тысячи лет назад бесстрашными художниками.
Но наравне с великолепием здесь были и руины. Дорожка частично была разрушена, пол был усеян обломками разрушенного карниза. Вечное напоминание о том, что на протяжении более тысячи лет охотники за сокровищами изнутри и извне обворовывали Египет вдоль и поперек.
— Что-нибудь? — спросил мой дядя.
Я покачала головой, глядя на особенно разрушенный угол портика. Я ощутила лишь горький привкус сожаления. Мы зашли внутрь храма, попав в большое помещение, откуда вели пути в различные залы. Уит встал рядом со мной, и я впервые заметила крохотные веснушки над его губами. Длинная тень прочертила линию его челюсти. Если бы я провела по ней пальцем, то могла бы порезаться. Его голубые глаза переместились на меня, будто бы он почувствовал, насколько пристально я изучаю каждый изгиб его лица.
Он резко отвернулся.
Сконфуженная, я заставила себя осмотреть окружающую обстановку. Стены покрывала черная сажа — следы того, что какой-то неосторожный путник оставил зажженный факел. Помещение вело в коридор, но, когда я попыталась выйти и продолжить исследовать другую часть храма, дядя остановил меня.
— Проверь не почувствуешь ли ты здесь магию?
Он не давал мне покинуть главное помещение, внимательно наблюдая за тем, как я хожу по тускло освещенному пространству.