Мария-Анна стиснула руки и посмотрела на графа Ливантийского.
Она хотела сказать ему что возможно понадобиться лекарь, лучший лекарь которого они только могут найти, но подумала о сыне и промолчала. За последнее время она возненавидела всех этих лекарей и целителей.
– Вы всё сделали правильно, маркиз. Сейчас, на данный момент, он в состоянии ходить и говорить?
Альфонсо замешкался и затем нехотя ответил:
– Насколько мне известно, да.
7.
Когда главные двери зала снова распахнулись и в них вошли капитан Бруно и двое солдат, ведущих под руки высокого худого узника в истрепанном линялом тюремном балахоне и с мешком на голове, Мария-Анна едва не задрожала. Теперь отступать некуда. Одиннадцать лет она не видела этого человека. Не только не видела, она хорошо постаралась выкинуть его из своих мыслей, из своего сердца, из памяти, из совести. Зачеркнуть его, стереть, растворить во времени. И вот сейчас он вернется. Настоящий призрак из прошлого.
Все молча наблюдали как солдаты вели, едва передвигающего ноги, узника. Метрах в четырех перед королевой стражники отпустили своего подопечного и тот застыл, неуверенно покачиваясь и переступая. Его голова свесилась на грудь и дырки в мешке глядели куда-то в пол.
Желая выказать своё рвение один из солдат, тот что повыше и пошире в плечах, ударил могучей дланью узника по плечу, принуждая его пасть ниц.
– На колени, каналья! – Рыкнул стражник. – Перед тобой твоя королева!
Мария-Анна едва не вскрикнула. Узник свалился как подкошенный и теперь слабо барахтался на полу, пытаясь кое как устроиться на разбитых больных коленях. Смотрел он по-прежнему куда-то вниз и не издавал ни звука.
Сердце Марии-Анны билось как молот, она смотрела на это жалкое вонючее существо у своих ног и не могла поверить что это тот к кому она так сильно стремилась.
Наконец совладав с собой, она подняла взгляд и произнесла ледяным тоном:
– Все вон!
Окружающие её мужчины с удивлением уставились на неё.
– Ваше Величество…, – начал было граф Денсалье.
– Все вон, – повторила Мария-Анна.
– Но Ваше Величество, – возмутился граф, – это недопустимо чтобы вы оставались наедине с этим негодяем. Бог знает на что он способен.
– Ваша забота очень трогательна, командор Шон. Но в данный момент я в ней не нуждаюсь. Идите!
Из-за её спины выступили могучие протикторы, давая понять что разговор окончен и приказ королевы должен быть исполнен.
Все остальные медленно потянулись к выходу.
– Лейтенант, останьтесь.
Командор Шон обернулся и недобро глянул на застывшего рядом с королевой Ольмерика.
Когда в зале осталось только трое человек, Мария-Анна тяжело вздохнула и произнесла:
– Лейтенант, вы сейчас тоже уйдете. Но прежде снимите эту мерзость с его головы. Однако прошу вас не смотрите на его лицо. Вам это ни к чему.
Ольмерик наклонился над узником и некоторое время повозился, расстегивая застежку на его шеи и освобождая его голову от черной мешковины. Затем, не оглянувшись, он также последовал к выходу.
Мария-Анна почти хотела зажмуриться, но не смела. Она во все глаза глядела на узника. Тот всё так же смотрел вниз и под свалявшимися длинными седыми космами разглядеть его лицо было почти невозможно.
Тощий словно иссохший, босой, косматый, заросший, грязный, болезненно бледный, в отвратительном сером балахоне и каких-то нелепых широких портах, этот человек производил гнетущее впечатление. И Марии-Анне невыносимо остро хотелось как можно скорее поглядеть ему в лицо, в его глаза, чтобы узнать безумен он или нет. Но для этого надо было повелеть ему поднять голову и убрать волосы, а найти в себе силы заговорить с ним она не могла. В голове возникла мысль о том что вся эта поездка была напрасной тратой времени, что зря она послушала старую ведьму из Даргобурского леса, которая наверно также безумна как и этот узник. Но нет, дело было не только в этом. Мария-Анна отчетливо поняла что она просто боится посмотреть в глаза этого человека. Что она там увидит?
Она встала со стула, спустилась вниз и подошла к окну. Прекрасный вид на морские просторы немного успокоил её.
Она повернулась к узнику, сделал пару шагов к нему, собралась с духом и спросила:
– Ты можешь говорить?
"Могу ли я говорить? Наверно могу. Но о чем мне говорить? Всё о том же что и двенадцать лет назад?