Но сперва дело за журналистом и его статьей о Бирд-стрит, о ее возрождении. Мы должны стать гвоздем программы, говорила Линетт, и Рэй знал, что она права. Он готовил сегодня особое блюдо: дьявольски шоколадные пончики. Все выходные дорабатывал рецепт с Джи. Пончики Рэй особенно любил, потому что по большому счету в них нет необходимости. С кофе иначе, на кофе можно подсесть так, что без него не жить. А вот пончики — мягкие, в корице и сахарной пудре, глазированные, политые карамелью, с сочной фруктовой начинкой в серединке — существуют просто так. В них и заключалась его тайная сила, его собственный вклад в «Суперфайн».
Линетт приехала в семь утра, как раз перед открытием. Джи пересчитывал мелочь в кассе, Рэй выписывал мелом на доске сегодняшнее меню. Он назвал свои пончики «Дьявольски шоколадные пончики Джи». Мальчик был в восторге.
Линетт вошла с огромным букетом гардений в вощеной бумаге. Вид у нее был боевой. Рэй иногда шутил, что он успеет состариться, прежде чем она уйдет на пенсию и оставит пекарню ему. Она выпивала чашек шесть кофе в день и никогда не сидела на месте. Седая, каждый день с новой палитрой цветов на лице, она вся состояла из мышц и жира. С ее приходом появился запах духов и масла для волос. Из сумки у нее торчал секатор.
— У тебя усталый вид, Рэймонд. Ты что, забыл, что нас будут снимать? Я рассчитывала, что твоя мордашка привлечет покупательниц.
Линетт засмеялась собственной шутке. Навстречу ей подбежал Джи. Он замер прямо перед ней, как будто ждал ее реакции — возьмет она его на руки или обнимет. С ним такое бывало: он как будто не решался — как будто не ожидал получить, чего хотел. Рэй расстраивался, когда замечал это в сыне.
— Ну же, обними мисс Линетт, — сказал он. — Поздоровайся.
Он отсыпал кофейных зерен в кофемолку и включил машину.
— А что мой Джи тут делает?
— Папе нужна моя помощь. — Джи гордо указал на доску с пончиком в его честь.
— Дьявольски шоколадные? Ты мой сладкий. Значит, и пончик будет такой же сладкий? — Линетт, смеясь, отправила мальчика мыть руки. Когда он убежал, она повернулась к Рэю.
— Нельзя было сегодня обойтись без него?
— Он мне не мешал, честное слово.
Линетт покачала головой и стала расставлять гардении по вазочкам, которые достала из сумки.
— А что, мальчику сегодня не надо в школу?
— Я отведу его, меня всего пять минут не будет.
— Я думала, это должна делать его мать.
— Он и мой сын тоже.
— А в чем тогда обязанности его мамы? Или она умыла руки, когда родила его и вручила тебе?
Рэй не стал спорить. Он не хотел в это утро ссориться из-за Джейд.
— Знаешь, поэтому я так и не стала заводить детей, — сказала Линетт. — Не хотела заботиться ни о ком, кроме себя. Я этого сполна хлебнула в молодости. Моя мать…
— Родила пятерых, которых воспитывала ты. Я знаю.
Линетт любила рассказывать эту историю, как будто все самое важное в ее жизни решилось, когда она была девочкой, в те дни, когда она пропускала школу, чтобы позаботиться о братьях и сестрах, сводить их к врачу.
— Ты никогда не думал, что ты столько для этих двоих делаешь, хотя мог бы потратить это время на себя? Мог бы пойти учиться, получить диплом.
— Зачем мне диплом? Ты же оставишь мне «Суперфайн»? Или ты передумала, Линетт?
Линетт, протиравшая столы в передней комнате, помрачнела.
— Нельзя так рассчитывать на других, Рэй. Даже на меня. Когда-нибудь я умру. Как и все.
— Тогда погоди умирать, пока не пришел репортер.
Линетт улыбнулась и махнула на Рэя тряпкой. Он, довольный собой, чмокнул ее в щеку и стал накрывать стол на троих.
Они сидели у окна, пили свежий кофе и поглощали печенья. В пекарне пахло дьявольским кремом: густой шоколад, сахар и дрожжи. В половину восьмого пришли обе официантки, Мишель и Микаэла. Они посюсюкали с Джи, надели сетки на волосы и стали воевать за право ставить музыку. Линетт положила войне конец, поймав станцию с госпелами, хотя она и не ходила в церковь. Скорее она хотела призвать благословение на всех них и на кафе. Все подпевали под нос, а Джи сидел на окне, совсем потерянный, когда Рэй ушел на кухню. С ним мальчик был одним ребенком — веселым, спокойным, а без него — другим.