Но когда я стоял и махал им рукой, а на заднем стекле их «мондео» блеснуло вечернее солнце, мне подумалось об их уютной, защищенной домашними тапочками стабильности, и я задался вопросом: какими они были в моем возрасте? Занявшись арифметикой, я понял (с потрясением), что я сейчас старше, чем был мой отец во время моего рождения. А если быть точным, старше на два месяца и семнадцать дней.
Ладно: не каким был мой отец в моем возрасте, а как вообще прошла у него середина третьего десятка? Как он провел годы до встречи с моей матерью? Были ли у него такие же, как у меня, мысли, то же отношение к жизни, ко вселенной и всему… Хорошо, к сексу. Конечно, это не та тема, которую я мог бы с ним обсудить, даже в отсутствие мамы, чего, как правило, не бывает.
Рассказать родителям за воскресным обедом (или вообще когда-нибудь), что я в настоящее время яростно пытаюсь переспать в девушками в пяти разных местах с названиями на определенные буквы раньше, чем мой товарищ переспит с пятью разными девушками с именами на те же буквы, чтобы решить, кто из нас получит возможность подкатиться к девушке, чье имя складывается из этих букв… Одна мысль об этом вызвала во мне содрогание. Конечно, они знали о Саре, и временная неловкость, возникшая за столом, когда мама сегодня упомянула о ней, подсказала мне, что они догадываются, как больно это меня ранило. Но это, пожалуй, предел для подобных разговоров между нами.
Вернувшись к себе, я обнаружил, что Элен нет. Приготовив чашку чаю, я сел на кухне. Чайник, остывая, шумел и покрякивал, постепенно он полностью завладел моим вниманием. Когда он наконец затих, я стал скрипеть половицей. Это отвлекло меня на какое-то время, но потом все снова совершенно стихло, и я ощутил абсолютное одиночество. Родители, наверное, решали, каким путем лучше всего добраться до дому, или обсуждали, что будет сегодня на ужин. Мелкие, скучные проблемы, но они держат их вместе, что и хранит их счастье.
А я был совершенно один. Да, свободен - свободен принимать собственные решения. Но разве свобода - синоним одиночества?
24 мая, понедельник
22 ч. 55 мин.
Сегодня вечером неплохо посидели в пабе. Да любой поход в паб с участием Клары можно назвать неплохим (да, еще один поход в паб с мисс Джордан. Она была в темно-синем костюме, который, я помню, мы впервые увидели на второй день ее появления в нашей конторе, - Тим клянется, что на третий). Но выход был хорош и в численном отношении, потому что Джеймс и Люси настояли на обязательном участии всех. Даже Саймона, который пытался уклониться, сославшись на ужин с друзьями Мишель (заметьте, не со своими друзьями - с друзьями Мишель), в конце концов уговорили.
Во мне начало закипать раздражение от неизбежности соперничества с Тимом за внимание Клары, но вскоре оно утихло.
- Если можно, попрошу минутку общего внимания, - сказал Джеймс. Мы замолкли. На самом деле нет необходимости выслушивать его. Есть лишь одно объявление, которое парень может сделать, когда его подружка сияет так, как сияла в этот момент Люси. - Хочу сообщить вам, что в эти выходные я попросил Люси выйти за меня замуж, и счастлив сказать, что она согласилась.
На полсекунды воцарилось молчание, как всегда в таких ситуациях, когда всем неловко говорить что-то в первый момент, хотя все дымятся от нетерпения, желания похлопать по плечу, обнять, пожать руку, поцеловать, сказать, как это чудесно, и пожелать счастья на многие годы. Потом была небольшая сутолока, когда все поздравляли и тянули руки к кому-то из пары. Пол, указуя на стойку, как Колумб на Америку, выкрикнул: «Шампанского!» - что привлекло внимание почти всех в пабе, и изрядная часть посетителей подошла выразить свои поздравления. Затем вся эта куча тел, как в регби, ринулась к стойке.
А потом случилось нечто странное. Знаете, как в фильмах Мартина Скорцезе, когда действие вдруг становится замедленным, а звуки отдаются эхом, как будто доносятся откуда-то издалека. Роберт Де Ниро (играющий, разумеется, меня) стоит поодаль, все толпятся у стойки вокруг Джеймса (Рэй Лиотта), включая Люси (Ума Турман), и камера выхватывает крупным планом сначала лицо Роберта Де Ниро, потом лицо Джеймса, нежно улыбающегося Люси, и лицо Люси, с обожанием улыбающейся Джеймсу (все это в замедленной съемке, помните?), а потом снова - общим планом - лицо Роберта Де Ниро, смотрящего многозначительно и задумчиво, потом оживленный шум постепенно затихает, переходя в сейсмически крутую запись шестидесятых или семидесятых - вероятно, что-нибудь из Рэя Чарлза, или «The Who», или Джимми Хендрикса, и тут вы понимаете, что Де Ниро полностью отрешился от всего происходящего, погруженный в Поистине Серьезные Мысли.