В–шестых, хотя на сей раз менее явно, Павел бросает вызов главнейшим философским течениям эллинистического мира. Еще бы, он претендует на то, чтобы нести истинную премудрость самого Творца — в противоположность лукавым мудрствованиям языческих философий. И снова, вооружившись переосмысленной в Иисусе Христе и Духе отеческой традицией, он выходит навстречу язычеству и разбивает его в прах на его же территории.
В своем знаменитом сочинении «О природе богов» Цицерон описывает три наиболее достойных философских пути, которые открывались мыслящему человеку в эллинистической культуре I века нашей эры. Вы можете стать стоиком, а следовательно монистом или пантеистом, полагающим, что все сущее божественно само по себе или «пропитано» божественным началом. Или же вы можете стать эпикурейцем и думать, что боги, даже если они существуют, находятся где–то очень далеко и не утруждают себя заботами об этом мире (а значит, и вам лучше себя поменьше утруждать и заботиться, главным образом, о собственном покое). Наконец, вы можете пойти по пути Цицерона — стать «академиком», согласиться со скептиками в том, что наверняка об этих вещах все равно ничего не узнаешь, так что разумней всего придерживаться старых и добрых языческих культов, приносить жертвы, советоваться с авгурами (Цицерон сам, как, впрочем, многие именитые римляне, почитался божеством) и втайне надеяться, что общество рано или поздно сплотится вокруг своих верований.
Как мы знаем, ничего из этого не вышло, и Цицерон пал жертвой собственных заблуждений. Но что бы сказал Павел, прочитай он эту книгу?
Вопрос интересный, не знаю, правда, писал ли об этом кто–нибудь. В целом же, думается, скептичному академику Цицерону Павел, скорее всего, сказал бы, что тот совершенно прав, не принимая на веру всех этих вздорных и смешных басен о богах языческого пантеона. О них и впрямь невозможно знать наверняка по той простой причине, что их или не существует вообще, либо же за ними прячутся темные силы. И тут же со свойственной ему горячностью он стал бы уверять, что есть Бог, о котором доподлинно знать можно, — единый истинный Бог Авраама, Исаака и Иакова, и знать о нем могут не только сыны Израилевы, но все народы «до краев земли», потому что он явил Себя, воскресив Иисуса Христа из мертвых и создав в Духе Христовом единую человеческую семью, в которой все желанны и все призваны наследовать землю.
Со стоиком Павел согласился бы в том, что Божья сила и совершенство «через рассматривание творений» видимы. Но тут же возразил бы, что это происходит не из–за того, что мир божественен сам по себе, но потому, что он — благое творение благого и премудрого Бога, позволившего всей твари «излиться» в мир. Мир, словно чаша, хорош не тем, что в нем, а тем, что он задуман так, чтобы вместить в себя содержимое.
И, наконец, с эпикурейцем Павел согласился бы в том, что истинный Бог действительно бесконечно отличается от мира, и отождествлять или смешивать их не стоит. Но ни за что не согласился бы с «отстраненностью» Бога или его безразличием к миру. Напротив, сказал бы он, в истории Израиля и прежде всего в Иисусе Христе Бог, страдая и сострадая, входит в мир и разделяет участь твари.
Таким образом, скептицизму, стоицизму и эпикурейству Павел противопоставляет последовательное иудейское богословие, в центре которого отныне Иисус и Дух. Все эти забавные наблюдения во многом подсказаны словами, какие Лука вкладывает в уста Павла, проповедующего афинским старейшинам (Деян 17:22–31).
Заключение
И теперь мы можем сопоставить и противопоставить идеи Савла из Тарса (о нем см. подробнее в главе второй) и апостола Павла. На мой взгляд, ревность, с какой Тарсянин осуществлял свои дохристианские замыслы, сменилась качественно новым, хотя и внешне довольно похожим, рвением «просветителя язычников».