Стоя возле дедушкиного стола, я снова подняла трубку, перезвонила в Министерство юстиции и попросила соединить меня с отделом пенитенциарной службы. Но там ответили, что не могут предоставить никаких сведений, поскольку мое имя не числится в списке тех, кто имеет право на получение информации о данном заключенном. Я сказала, что несколько минут назад мне звонил их сотрудник, но разговор прервался. Однако человек на другом конце провода был настроен скептически:
— Наши сотрудники ответственно относятся к своим обязанностям, госпожа Сарашима. Если бы разговор прервался по техническим причинам, вам обязательно перезвонили бы.
Это правда, Министерство юстиции не допускает небрежности в работе. И если звонившая попросила позвать господина Сарашиму — значит, ни с кем другим она говорить не будет. В первый момент я подумала, не позвонить ли дедушке, но затем представила, как он сидит со своими друзьями в онсэне, в бассейне с горячей водой, их головы повязаны белыми полотенцами, приятели шутят, пересказывая друг другу старые байки, и поняла, что не стану задавать ему вопросы о погибшей дочери.
Я медленно направилась к книжным полкам, глядя на перевязанные бечевкой пухлые папки, где находились материалы по самым важным судебным делам дедушки. Рядом стояло несколько тоненьких белых папок с моими учебными отчетами. Я пробежала пальцами по корешкам книг на соседней полке — поэзия, романы, пьесы — и наконец дошла до ряда папок-скоросшивателей, в которых хранились семейные документы: свидетельства о рождении, медицинские страховки, банковские счета. Бумажный след, оставляемый событиями нашей жизни, тянулся от деда через маму прямиком ко мне. Все, касающееся нас, находилось здесь, но я никогда не видела даже намека на присутствие в нашей семейной истории человека по имени Каитаро Накамура.
Я отыскала папку с именем мамы. После того как на обложке была выведена надпись «Рина. 1963–1994», она стояла на полке не потревоженная. Виниловая обложка оказалась гладкой и скользкой. Я вытянула папку и, усевшись на пол, положила ее себе на колени. Внутри лежали мамины школьные аттестаты и письмо из Тодая, подтверждающее, что она принята на юридический факультет. Точно такое письмо получила и я. Затем шло свидетельство о браке и дарственная на квартиру в Эбису, где она жила со мной и с моим отцом. Следующим был договор аренды на двухкомнатную квартиру в Синагаве. Подписали его мама и дедушка, который не перестал помогать ей даже после развода. Он всегда помогал маме, также как помогает мне. Квартира в Синагаве должна была стать моим домом, но я его таки не увидела. Этот документ — последняя глава маминой жизни. Полагаю, именно из этой квартиры она звонила мне, чтобы сказать, что скоро приедет и мы вместе отправимся в Симоду.
В течение нескольких часов после того разговора я ждала и ждала ее. Поздно вечером дедушка сказал, что пойдет искать маму, и ушел. Я осталась сидеть на лестнице, прижимая к груди белого плюшевого тигра. Дедушки не было очень долго, так долго, что я начала опасаться, не поглотила ли темнота и его. А потом он все же вернулся. Ханна сказала, что я отказываюсь от еды и не желаю идти спать. По моему опухшему липу и покрасневшим глазам дедушка понял, что я плакала от страха. Он сел рядом на ступеньку, крепко обнял меня и притянул к себе. Прикосновение было знакомым и теплым, от запаха дедушкиного одеколона — сладковатого аромата ванили и имбиря — защипало в носу. Я всем телом прижалась к его боку, а он положил подбородок мне на макушку. Дедушка сказал, что мама очень старалась сдержать свое обещание, она ехала к нам из Синагавы, но ее машина вылетела с трассы. Мама ехала, чтобы забрать меня.
Последним в папке лежало свидетельство о смерти. Я сделала паузу, прежде чем прикоснуться к нему.
По сей день в нем написано: «Место смерти: муниципалитет Синагава; причина смерти: церебральная гипоксия».
Данные соответствуют тому, что мне говорили: мама погибла в автомобильной катастрофе. Ничего не изменилось за прошедшие двадцать лет, все осталось по-прежнему. В тот день, сидя на полу в дедушкином кабинете, я поняла: лучшая ложь — та, что ближе всего к истине.
Несколько часов спустя я шла по одной из улиц Синагавы, приближаясь к тому самому злополучному виражу на дороге, открывавшемуся передо мной в свете угасающего дня. Вечернюю тишину нарушал лишь шелест листвы. В воздухе плавали нитки паутины. Я миновала квартал, состоящий из малоэтажных домов, прошла мимо заброшенного футбольного поля и усыпанного серым песком пустыря. Я читала, что сотни лет назад неподалеку отсюда находилось место публичной казни. Но даже когда казни перестали совершаться, кэгарэ[36] осталась — сама почва здесь была отравлена кровью. Сейчас, конечно, память о событиях прошлого стерлась, вокруг кипит новая жизнь: строятся дома, в них селятся люди, в семьях рождаются дети. И никому из обитателей даже в голову не приходит, что скрывает земля у них под ногами. Интересно, мама знала историю Синагавы, когда арендовала квартиру в этом районе? Она ходила по той же улице, где сейчас иду я?