В такие секунды она думала о своей матери, которая умерла от рака и теперь лежала в семейном склепе. Рине тогда только-только исполнилось пятнадцать, и с тех пор не было дня, чтобы она не вспоминала о маме и не скучала по ней. Но сейчас, переживая собственный опыт зарождения новой жизни, она иногда ощущала, пусть и на короткие мгновения, мамину близость, а это было именно тем, в чем нуждалась Рина.
В тишине своего дома, чувствуя движение ребенка внутри, она оглядывалась на мир вокруг себя, который сама же и создала, думала о совершенном ею выборе, вспоминала первые недели ухаживания Сато. Он отвез ее в токийский Диснейленд. От того времени, нескольких месяцев их короткого знакомства, в памяти осталась лишь эта прогулка в парке аттракционов: горячие пальцы Сато сжимают ее локоть, он тащит Рину во Дворец Золушки. Разноцветные огни подсвечивают башенки и стены замка, вокруг слышны болтовня и смех. Рино и Сато вместе с другими парочками стоят в очереди за шоколадным попкорном. Его продают в пластиковых контейнерах, сделанных в форме сказочной кареты, ручка на крыше кареты позволяет нести контейнер как сумочку. Дворец настолько популярен у влюбленных, что гуляющих здесь взрослых намного больше, чем детей. Рина помнит катание на каруселях — вихрь музыки и движения, — помнит сладкий вкус сахарной ваты на языке и ожидание, стоящее за суматохой развлечений, смешанное с тревогой, которую она старательно топит в улыбке, а затем странное и чуждое ощущение, оставшееся от поцелуя мужчины.
По мере того как ребенок внутри рос, Рина стала размышлять, насколько подлинными были их отношения с Сато. Когда пришла боль и начались схватки, она не смогла побороть панику. Ковыляя к телефону, Рина прижимала руку к животу и уговаривала ребенка немного подождать, но тщетно — плавающая внутри нее рыбка была неумолима. Острая как бритва боль охватила все тело, пронзая насквозь, — рыбка-бритва прорывалась наружу.
«Я иду, я иду», — повторяла она. Рина удивлялась, как такое крошечное существо может быть настолько отважным.
Позже, когда они с дочерью оказались дома, Сато приветствовал их возвращение помпезным букетом пышных зимних роз и уехал в офис. Рина и малышка остались вдвоем. Прижимая к себе девочку, Рина смотрела на маленькую головку, помешавшуюся у нее в ладони, на завиток черных волос на макушке, размером не больше ногтя. От прикосновения к нежной, как сахарная пудра, коже у Рины перехватывало дыхание: новорожденная девочка, новая жизнь. «Это ты, — думала Рина. — Мы все время были вместе». Снимок УЗИ, который вручили в больнице, всегда казался ей ненастоящим. Рина не могла представить себе, что создание, ради которого она появилась на свет, сейчас лежащее у нее на руках, можно запечатлеть на фото.
День клонился к вечеру, солнце медленно сползало за горизонт. Волнение, сопровождавшее Рину до рождения дочери, сменилось спокойной уверенностью. Она стояла перед окном и, покачивая на руках сверток, указывала на розовеющее небо. Малышка спала, но Рина, уткнувшись носом в лобик дочери, тихонько рассказывала ей о Токио — о том городе, в котором она родилась, и о том мире, в котором ей предстоит жить. Комната позади них была завалена подарками: плетеная колыбелька и пеленальный столик стоят в углу, белые ползунки и комбинезоны разбросаны по дивану, рядом — большая пачка памперсов. На столе в миске лежит крыжовник, крупные светло-зеленые ягоды лоснятся и готовы треснуть от спелости. Несколько дней Рина потратит на написание ответных благодарственных открыток, но сейчас на всем свете существуют только они вдвоем, она и ее дочь. Два силуэта, вырисовывающиеся на фоне предзакатного города.
Рина поцеловала головку девочки и вдохнула ее запах — запах Сумико. И стала думать обо всем том, что с ними произойдет.
Профессионального сообщества фотографов и выпускавшегося им журнала, некогда известных под названием «Экспозиция», больше нет. Студию, в которой раз в квартал проводили открытые лекции и выставки, вам тоже не удастся отыскать. Да и сама узкая улочка в Гиндза[46], где располагалась редакция, с характерными для этого района домами из легкого желтого кирпича, — здания теснились и напирали друг на друга, незаметно перетекая один в другой, — давно сметена стеклянными постройками, однообразными и скучными.
Каитаро стоял под фонарем на углу улицы, сжимая в пальцах незажженную сигарету. Чиркнув зажигалкой, он прикурил, глубоко затянулся и, выдохнув длинную струю дыма, стал наблюдать за людьми, которые направлялись к укромной двери, расположенной в нише рядом с рамэн-баром[47]. Посетители поднимались по короткой крутой лестнице и исчезали внутри. Рина и Хару уже были там, но Каитаро выжидал, решив проскользнуть в зал в последний момент и устроиться в задних рядах.