— Тебя пошпыняешь, — засмеялась Наташа.
— Не говори, — сокрушенно сказал профессор Орликов, — тетка Пуся и тетка Гуся — эти две змеи, две гиены, две волчицы и две львицы — сказали, что будут запирать меня в ванной, если я буду тиранить своих бедных детей. Это я тир-р-ран? — зарычал профессор. — Я, котор-р-ый…
Дверь открылась, и в комнате появились тетя Пуся и тетя Гуся.
— Опять вы рычите, профессор? — строго спросила тетя Гуся.
— Чем провинились перед вами эти дети? — так же строго спросила тетя Пуся.
Боком протискиваясь к двери, профессор крикнул:
— За мной, Кулибин! Мы мужчины, и у нас свои дела. Сейчас мы запрем этих свирепых волчиц в ванную и будем держать их там на хлебе и воде.
Старушки выскочили в переднюю.
Батурин вопросительно посмотрел на Наташу.
— Иди, — сказала она довольно дружелюбно.
— Только… — сказала Алена, — когда кончишь свои дела, приходи к нам. Ладно?
— Лады, — сказал Батурин и вышел.
Тети Пуси и тети Гуси в передней уже не было, а профессор поджидал Петра. Они пошли в его кабинет, уселись в кресла друг против друга.
— Вы и правда их в ванную заперли? — спросил Петр.
Профессор Орликов с любопытством посмотрел на него и серьезно кивнул.
— А как же, — сказал он, — с ними иначе нельзя.
— Что вы?! — испугался Батурин. — Они же старенькие.
Он встал.
— Куда? — спросил профессор.
— Я их выпущу, — решительно сказал Петр.
— Сиди! — рявкнул профессор. — Сиди, Дон-Кихот Ламанчский, заступник оскорбленных и униженных, благородный д’Артаньян — сиди!
От неожиданности отважный Петр Батурин плюхнулся обратно в кресло.
— А-а, — сказал он. — Вы, наверное, шутили. Да?
— Догадался, — буркнул профессор. — У тебя, что же, чувства юмора нет?
— Е-есть, — не очень уверенно сказал Батурин. — Только…
— Никаких «только», — сурово сказал профессор.
— А зачем вы меня звали, Вениамин Вениаминович? — спросил Петр.
— Видишь ли, — воодушевился профессор, — пришла мне в голову одна идея. Вернее, это ты подсказал мне одну идею…
— Я?! — удивился Петр.
— Ага, — сказал профессор. — Ты. Но сначала я хочу тебя кое о чем расспросить. Только откровенно.
— Пожалуйста, — сказал Батурин.
— Вопрос первый: знаешь ли ты, что делает твой отец?
— То есть как, что делает? Работает, что ли, кем?
— Это-то ты, наверно, знаешь. А вот как работает и что именно делает?
— Н-ну, работает хорошо. На городской Доске почета его фото есть. А что делает? Токарь он.
— Так. А что конкретно твой отец делает, ты не знаешь.
— Почему не знаю? Детали… разные делает.
— Какие?
— Н-ну, эти… как их…
— Не знаешь, — удовлетворенно сказал Вениамин Вениаминович. — Вопрос второй: сколько на нашем заводе профессий? И какие ты знаешь?
— Токарь, слесарь, фрезеровщик, — начал Петр, загибая пальцы, — сверлиль… сверловщик… сварщик… э-э-э… монтер, м-м-м… этот… как его, ага, фрезеровщик…
— Говорил уже.
— Н-ну, потом… э-э… сталь который выпускает… потом… м…
— Не знаешь.
Петр пожал плечами.
— Вопрос третий, — продолжал профессор, — кем работает твоя мама?
— Она, — бодро начал Батурин и запнулся, — она… это… она, ну в общем…
— Не знаешь! — жестко сказал профессор Орликов.
Петр опустил голову — его прямо в жар бросило.
— Остальные вопросы я тебе задавать не буду. Бессмысленно. Вот ты мне тогда в машине сказал, что хочешь быть рабочим. И мне это очень понравилось. Оказывается, ты это сказал из пижонства. И это мне не нравится. Молчи! Возиться с железом и инструментами в твоем возрасте дело хорошее. Но ты вот что мне скажи: что-нибудь путное ты уже сделал или только собираешься?
Петр поднял голову и начал лихорадочно перебирать в памяти, что же он все-таки уже сделал. И — о ужас! — оказалось ровным счетом ничего. Пшик. Только гениальные планы строил и собирал всякий хлам. И он опять опустил голову.
— Значит, — сказал профессор, — мать не зря твой металлолом выкинула, а я, значит, зря отвез его к золотому деду Веретею! Так, что ли?
Петр отчаянно замотал головой.
— Не понял, — сказал профессор, — зря или не зря?
— Не зря, — выдавил Петр.
— Ну, ладно, — сказал профессор и посмотрел на часы, — считай, что этот разговор у нас предварительный. А сейчас иди к девчонкам, да не очень-то позволяй себя шпынять. Ступай и на меня не обижайся. Я человек прямой. Впрочем, я слышал, что ты тоже ужас какой прямой человек.
Профессор встал, пожал ему руку. И Батурин вышел за дверь кабинета.