Будто вторя его размышлениям, вдова вздохнула:
– Ну вот я и дошла до слезливых жалоб, как слабачка.
– Ты одна из самых сильных женщин, которых мне доводилось знать, Энни. Это нормально – дать себе время погоревать.
Собеседница покачала головой и тяжело сглотнула, дернув горлом:
– Знаешь, что самое худшее из всего этого? Порой я ловлю себя на мысли, что в определенном смысле потеряла Риса – того Риса, которого полюбила, – еще три года назад, когда он отплыл на тот проклятый, зараженный болячкой остров. После он никогда уже не был прежним. И в такие моменты чувствую себя столь ничтожной, эгоистичной и низкой, что сама себя ненавижу.
– Энни, я понимаю.
Спутница состроила гримасу, до того напомнившую Девлину прежнюю бойкую девушку, что он невольно улыбнулся.
– Вы только послушайте меня. Опять слезливая болтовня. А ведь я даже не поблагодарила тебя за то, что ты проделал неблизкий путь, чтобы еще раз повидаться со мной.
– Если позволишь, я завтра снова заеду. Может, Эмма разрешит почитать ей какую-нибудь историю.
– Думаю, ей это понравится.
Выходя из сада и взбираясь на высокое сидение своего экипажа, Себастьян ощущал, что мать и дочь за ним наблюдают. Но когда оглянулся, то увидел, как Энни, не обращая внимания на опустившийся в лужу подол траурного платья, присела рядом с дочерью и так сильно подтолкнула красный кораблик, что тот стремительно пронесся по воде, оставляя за собой разбегающийся в стороны след.
ГЛАВА 25
К тому времени, когда Себастьян наконец-то настиг Самуэля Перлмана в залах аукциона «Таттерсолз», он многое узнал о колоритном племяннике Даниэля Эйслера.
Несмотря на употребленное Франсийоном определение «парень», Перлману на самом деле было сорок два года. Частый посетитель самых престижных заведений на Бонд-стрит и Сэвил-роу, он обитал со своей новоиспеченной супругой в шикарном особняке на северной стороне Ганновер-сквер. Источником его богатства служила обширная торговая империя, которую Перлман унаследовал от отца лет десять тому назад и немедленно передал в руки опытных управляющих, предпочитая вести праздную и роскошную жизнь. Насколько Девлину удалось выяснить, джентльмен не увлекался азартными играми и не имел ни любовницы, ни долгов.
Себастьян подошел к Перлману, когда тот осматривал во дворе изящную гнедую, в белых «чулках» кобылку. Хотя дождь и утих, но под колоннадой открытого рынка по-прежнему блестели лужи, по которым шлепали люди и кони. На один напряженный момент взгляды мужчин поверх лошадиной спины встретились, затем Перлман закатил глаза и устало, скучающе выдохнул:
– О, Господи, вы все же нашли меня.
– А вы от меня прятались? – любезно поинтересовался Девлин, прислоняясь плечом к ближайшей колонне и скрещивая руки на груди.
– Прятался? Какое утомительное, не говоря уж о том, что совершенно плебейское занятие. Вряд ли.
Перлман был высоким и долговязым, с лысеющей макушкой в обрамлении вьющихся темных волос и заметно скошенным подбородком. Последний изъян, как на грех, подчеркивался чрезмерно высокими углами воротничка рубашки и вычурно повязанным галстуком. Затянутый в талии облегающий сюртук, панталоны самого светлого из желтых оттенков, жилет узорчатого шелка – экстравагантный племянник Даниэля Эйслера явно претендовал на звание денди.
– Если вы знаете, что я вас разыскиваю, – усмехнулся виконт, – полагаю, понимаете, по какой причине.
– Кажется, вы проявляете интерес к убийству моего родственника. Хотя, откровенно говоря, не представляю, с какой стати, учитывая, что виновного в преступлении изверга уже отправили за решетку в Ньюгейт ждать казни.
– Вы хотите сказать, ждать суда.
– Это формальности, – небрежно взмахнула обтянутая перчаткой рука с длинными пальцами. – Задержанный без сомнения виновен. Я сам застал его над бездыханным телом моего несчастного дяди.
– Так мне и сказали. Интересно, а что там делали вы?
Перлман застыл.
– Простите?
– Почему вы решили именно в тот вечер навестить мистера Эйслера?
– А почему нет? Он был моей единственной близкой родней.
– И на дух вас не переносил.
Прервав осмотр лошади, собеседник повернулся.
– Я бы не стал так далеко заходить в заявлениях, хотя не стану отрицать, мы не были близки. Тем не менее, знаете ли, свой долг перед престарелыми родственниками следует выполнять.
– Особенно когда от этих престарелых родственников много чего ожидаешь.
– В высшей степени вульгарное предположение.
– Боюсь, правда часто вульгарна. – Себастьян погладил лошадь по белому пятну на морде. – Я слышал, дядюшка грозился лишить вас наследства.
Перлман натянуто улыбнулся:
– Чуть ли не каждый день. Божился, что если я не переменю «экстравагантное», по его определению, поведение, отпишет все, чем владеет, на благотворительность. Но этого никогда бы не случилось.
– Настолько уверены?
– Дядя не верил в филантропию. Он скорее сжег бы свой особняк со всем содержимым, чем дал бы хоть пенни бедным и нуждающимся. – Слова «бедным и нуждающимся» щеголь выговорил так, как иной произнес бы «рвани и отребью».
– Мистер Эйслер всегда мог завещать свое богатство кому-нибудь другому. Тому, кто больше пришелся по душе.
– Ему никто не был по душе. Да, он презирал меня, но, с другой стороны, он презирал и всех остальных. Разница лишь в том, что я – сын его сестры. Родство все-таки имело для него значение, впрочем, не такое уж и большое. Сомневаюсь, потрудился бы дядя перейти через дорогу для спасения моей жизни. Однако, по его убеждению, деньги должны оставаться в семье. Так что если вы намекаете, будто у меня имелись причины прикончить старика, ваше предположение совершенно ошибочно – помимо того, что чертовски оскорбительно.
– Думаю, Рассел Йейтс считает ваши обвинения в его адрес не менее оскорбительными.
Ноздри Перлмана раздулись, по моде бледное лицо залилось сердитым багрянцем. Наигранная скука и безразличие исчезли, оставив джентльмена дрожащим от гнева и еще какого-то чувства, очень похожего на страх.
– Я застал Йейтса над телом, когда вошел в дом. Как, черт подери, по-вашему, я мог убить дядю?
– На самом деле, все очень просто. Вы застрелили Эйслера. Визитер постучал. Вы запаниковали, выскочили через черный ход, затем оббежали дом, ворвались в парадную дверь и обвинили Йейтса в содеянном вами же.
– Это самое нелепое предположение, которое мне когда-либо доводилось слышать. Я ничего не знаю об оружии. Никогда не проходил военной подготовки. Я даже не интересуюсь охотой!
– Для того чтобы попасть в человека, стоящего прямо перед тобой, не обязательно быть искусным стрелком.
Дождь припустил снова, барабаня по крыше галереи и прогоняя со двора людей и лошадей. Перлман прищурился в низкое небо.
– С меня хватит. Я не собираюсь здесь мокнуть, выслушивая всю эту чушь. – Коротко кивнув выводчику кобылы, племянник Эйслера повернулся уходить.
– Расскажите мне о голубом бриллианте, – остановил его виконт.
Перлман медленно развернулся обратно. Если раньше его лицо было багровым, теперь оно побелело.
– Прошу прощения?
– О большом, бриллиантовой огранки алмазе, который продавал ваш дядя. Вы ведь знали об этом? Полагаю, драгоценность стоит приличную сумму.
– У дяди не было никакого голубого бриллианта.
– Да нет же, был. По крайней мере находился в распоряжении мистера Эйслера, пока тот устраивал продажу для настоящего владельца. Уж не хотите ли вы сказать, будто камень пропал?
Собеседник стремительно облизнул кончиком языка губы.
– Боюсь, у вас ложные сведения либо вы просто неверно истолковали услышанное.