– Да. Однако у лейтенанта имелись драгоценности, которые он сбывал торговцу. Возможно, покойный попытался припугнуть компрометирующими сведениями, чтобы снизить цену.
– Намекаешь, у Тайсона был мотив для убийства?
– Не исключено. Хотя Эйслер сглупил, если рискнул давить на него угрозами. Мэтт Тайсон из тех, кто перережет глотку, и глазом не моргнув.
– А что говорит лейтенант, где он коротал вечер минувшего воскресенья?
– Бересфорд утверждает, будто они сидели в квартире Тайсона на Сент-Джеймс-стрит.
Актриса откинула локоны со лба, и ее рука, как заметил Себастьян, была нетверда.
– У нас мало времени, Девлин. Суд по делу Йейтса назначен на субботу.
Себастьяну хотелось подсесть к ней, обнять, успокоить. Ему пришло в голову, что, если бы Кэт действительно доводилась ему сестрой, он мог бы так и сделать, и его поступок ни у кого не вызвали бы задних мыслей.
И это осознание внезапно поразило его своей жесточайшей иронией.
– Человек, которому ты послала записку – кто он?
– Ты же понимаешь, я не могу сказать.
– Даже ради спасения собственной жизни?
Но Кэт только покачала головой, и печальная улыбка заиграла на ее полных, красивых губах.
Выйдя из особняка на Кавендиш-сквер, Себастьян ступил в холодную ночь, пахнущую острой смесью угольного дыма, влажного камня и горячего масла. Уличные фонари слегка мерцали, словно качаемые невидимой рукой. Виконт уже начал было забираться в ожидавший его экипаж, но затем передумал и отослал кучера домой.
Повернув в сторону Риджентс-парка, он зашагал по широким мощеным улицам с рядами представительных оштукатуренных кирпичных домов, которые выросли там, где всего двадцать пять лет назад Себастьян с братьями бегали по лугам, золотым от поспевших трав. В те дни здесь под сенью каштанов лежал небольшой пруд, – да, решил Девлин, как раз тут, где нынче извозчичий двор. Ему припомнился случай, когда Сесил, пока они ловили головастиков, отыскал в иле старинную римскую монету, и Ричард, старший и потому отцовский наследник, пытался вытребовать находку себе, несколько преувеличенно трактуя право первородства. Их мать тоже была там. Солнце пригревало ее светлые волосы, а голос звенел смехом, когда она разнимала повздоривших сыновей. И ничто из его прошлого – ничто– не было на самом деле таким, каким тогда казалось.
«В какой момент? – подумал он снова. – В какой момент рушатся последние преграды? Когда раскрываются сокровенные тайны?»
Но вернувшись на Брук-стрит, Себастьян увидел, что в спальне Геро темно. Он постоял с минуту на пороге, глядя, как мягко поднимается и опускается от дыхания ее грудь. А затем ушел.
Когда утром он проснулся, жена уже уехала на очередное опрашивание.
Четверг, 24 сентября 1812 года
Ровно без пяти одиннадцать утра виконт Девлин вошел в полицейский участок на Ламбет-стрит, где Бертрам Ли-Джонс в съехавшем набекрень парике и развевающейся мантии суетился, перебирая стопку папок.
– Раньше одиннадцати мы не открываемся, – грубо бросил магистрат. – Что вам угодно?
– Хочу узнать, располагаете ли вы списком тех, кто брал взаймы у Даниэля Эйслера?
Не отрываясь от своих бумаг, Ли-Джонс фыркнул:
– С какой стати мне понадобился бы этот список?
– Судя по тому, что я слышал, Эйслер промышлял много чем: от шантажа и черной магии до преступного разврата. Такие, как он, обычно наживают уйму врагов.
Магистрат поднял глаза.
– Вполне вероятно. Но это не меняет того факта, что старика прикончил именно Рассел Йейтс. И он предстанет перед судом в субботу.
– Несколько поспешно, вам не кажется?
– Коль уж на то пошло, нет, не кажется. Этот тип явно виновен. К чему содержать преступника за решеткой за счет королевской казны, когда он может повеселить народ, сплясав на конце веревки?
Себастьян всмотрелся в раздобревшее, самодовольное лицо собеседника.
– Я слышал, когда король Георг был еще в здравом уме, то имел обыкновение лично рассматривать дело каждого приговоренного к смерти в Лондоне. Говорят, он часто засиживался допоздна, взвешивая доказательства вины арестованных, а во время их казни удалялся в личные покои молиться со своим духовником.
– Да? – Ли-Джонс хлопнул своими папками и сгреб их под мясистую руку. – Ну, тогда неудивительно, что он спятил, разве нет? Если желаете знать мое мнение, полюбоваться с утречка на то, как вешают полдюжины негодяев, почти так же развлекательно, как охота на лис. – Он грубовато подмигнул виконту. – Могли бы потом заглянуть к нам в сторожку да позавтракать пряными почками. Это, знаете, чуть ли не традиция. А теперь прошу извинить, мне надобно присутствовать на слушании. – Магистрат вскинул руку, поправляя парик. – Доброго вам дня, милорд.
ГЛАВА 41
Б о льшую часть утра леди Девлин провела в тени Нортумберленд-хауса [30], опрашивая ватагу юных подметальщиков с перекрестка Чаринг-Кросс. На этом неправильной формы открытом пространстве в конце Стрэнда, где встречались улицы Уайтчепел, Кокспер-стрит и Сент-Мартин-лейн, всегда было оживленно. Мальчишки сошлись на том, что тут «здоровское место», где прогуливается «куча богачей». Вот только подметальщиков здесь собиралось слишком много, чтобы прилично зарабатывать.
Беседуя с высоким, долговязым рыжим парнишкой по имени Мерфи, исследовательница почувствовала, что за ней наблюдают. Она осмотрелась, окидывая внимательным взглядом огороженную конную статую [31]посреди перекрестка, классический фасад Королевских конюшен, стайку оборванных, босоногих мальчишек с метлами. Геро никогда не считала себя мнительной. Однако тревожная уверенность в слежке не исчезала.
– Вон тамочки тот тип, – обронил Мерфи, когда виконтесса в третий или четвертый раз огляделась по сторонам. – За тележкой старьевщика, прямо возле каретного двора. Он давно уже на вас пялится.
Тележка проехала вперед, и Геро наконец увидела соглядатая: растрепанное страшилище с запавшими глазами, шрамом на щеке и бессмысленной улыбкой умалишенного.
Бросив записную книжку в ридикюль, она щедро заплатила парнишке за уделенное время.
– Спасибо.
По-прежнему держа одну руку в ридикюле, Геро целеустремленно зашагала через дорогу к наблюдателю, почти ожидая, что тот бросится наутек. Но Джад Фой просто стоял, ухмыляясь, пока она приближалась.
– Почему вы сегодня следите за мной? – требовательно спросила виконтесса.
Рот Фоя открылся, грудь затряслась, словно он смеялся, но при этом не раздалось ни звука.
– Да я уже не один день за вами хожу, так-то вот. А вы только сегодня заметили? Я видел, как вы говорили с той девчушкой в Холбурне.
– Зачем?
– Зачем? – повторил Фой с затуманенными глазами, словно вопрос вызвал у него замешательство.
– Зачем вам следить за мной?
– Когда следишь за человеком, можно узнать о нем много чего интересного.
– Увяжитесь за мной еще раз, – пригрозила Геро, – и я позабочусь, чтобы вас арестовали.
Чудаковатый тип издал очередной из своих странных беззвучных смешков.
– Если углядите.
Она уже начала отворачиваться, но остановилась, когда Фой добавил:
– Видел, вы кота завели. А знаете, черные коты приносят несчастье.
Геро медленно развернулась обратно:
– Что вы хотите этим сказать?
– Были времена, такого зверя утопили бы. А не то…
Выхватив из ридикюля свой пистолетик, виконтесса нацелила его собеседнику прямо промеж глаз:
– Лучше уповайте, чтобы мой кот оказался долгожителем, ведь если с ним что-либо – хоть что-то– случится, вы пожалеете, что не пали геройской смертью на полях сражений. Я ясно выражаюсь?
Она смутно уловила, как усатый прохожий в старомодном сюртуке уставился на нее, открыв рот; какая-то вдова, восседающая в паланкине, испуганно вскрикнула. Фой застыл, идиотская улыбка исчезла с его блеклого лица.
30
Нортумберленд-хаус– не сохранившийся до наших дней огромный городской дом яковетинского стиля в Лондоне. Получил это название оттого, что большую часть своего существования служил лондонской резиденцией семьи Перси, графов, а позже – герцогов Нортумберлендских, одной из самых богатых и известных аристократических династий Англии на протяжении многих веков. Дом стоял в дальнем западном конце Стрэнда примерно с 1605 г. до снесения в 1874 году. Сейчас на его месте проходит Нортумберленд-стрит.
31
Это памятник королю Карлу I, казненному в ходе Английской революции в 1649 году. Установили конную статую на том месте, где она находится и поныне, в 1675 году. Однако монумент был выполнен еще при жизни короля, в 1633 году, французским скульптором-гугенотом Юбером Ле Сюером по заказу лорда-казначея Ричарда Уэстона, и изначально располагался в парке лондонской резиденции министра. После казни Карла памятник был продан меднику Риветту, который собирался переплавить бронзового всадника. По крайней мере так он заявил продавцам. На самом деле, медник зарыл статую в своем саду, а дабы не быть заподозренным в симпатиях к роялистам, продал ножи и другие сувениры, якобы отлитые из той самой бронзы. В 1660 году Риветт отрыл статую и продал ее Карлу II, выручив за нее сумму, в несколько раз превышавшую ту, за которую он ее приобрел. Кстати, статуя стоит на том самом месте, где во времена Реставрации были казнены члены парламента, подписавшие смертный приговор королю.