О'Коннелл приподнял шляпу, и две обаятельнейшие ямочки на его худощавых щеках углубились от ленивой улыбки.
– Не чересчур ли самонадеянно с моей стороны предположить, что вы переменили свое решение и готовы снова работать с нами?
– Для подобного предположения вы слишком хорошо меня знаете, – обронила Кэт. Собеседники развернулись и пошли вдоль берега. Туман веял им в лицо холодом и сыростью.
– Ах, такого ответа я и опасался, – скорбно вздохнул О'Коннелл. – Тогда почему, скажите на милость, мы встречаемся, бросая вызов одному из самых промозглых сентябрьских дней на моей памяти?
– Потому что Рассела Йейтса собираются повесить за убийство, которого он не совершал, и с каждым днем гибнет все больше людей.
Когда спутник промолчал, актриса спросила:
– Вам известно о «Голубом французе»?
Ирландец прищурился на призрачные очертания каштанов на противоположном берегу пруда.
– Да, известно.
– Мне необходимо выяснить, кому Наполеон поручил вернуть бриллиант.
– А вот этого я не знаю.
Кэт так резко развернулась к собеседнику лицом, что тяжелые шерстяные юбки ее платья взвихрились вокруг лодыжек.
– Не знаю – или не скажу?
В прикрытых веками зеленых глазах блеснул веселый огонек.
– Не знаю… но не сказал бы, если б знал.
– Тогда хоть намекните: это англичанин?
– По правде говоря, мне неведомо. Насколько я слышал, это может быть даже женщина. Но одно известно точно: Наполеон недоволен результатами работы своего агента. Для возвращения бриллианта император послал из Парижа в помощь еще кого-то. Кого-то, кто, по слухам, ловок, умен и очень опасен.
– Мужчина с изрытым оспой лицом?
– Понятия не имею. Я его не видел.
– Зато я видела. Он пытался похитить меня на рынке Ковент-Гарден.
Губы О’Коннела сжались в тонкую линию.
– Да, я слышал.
– От своих французских хозяев?
Ирландец вскинул голову, раздувая ноздри:
– Проклятье! Так вот что вы думаете? Будто я замешан в этом?
– А что еще мне остается думать?
– Я узнал об инциденте так же, как и остальные жители Лондона – новость носится по всему городу! Кроме того, какого дьявола агентам Наполеона стараться заполучить вас в свои руки?
– В этом есть резон, если они считают, будто Йейтс убил Эйслера и забрал «Голубого француза». Тогда напрашивается идея выкрасть жену Йейтса и предложить обмен.
О’Коннел молчал.
– А разве нет?
Ирландец длинно, прерывисто вдохнул:
– Полагаю, такое не исключено. Но если ваше предположение и верно, я ничего об этом не знаю. – Протянув руку, он тыльной стороной ладони мягко, очень коротко прикоснулся к щеке Кэт. – И запомните: французы хозяева мне не больше, чем недавно были вам. Я работаю с ними – не на них.
Актриса пытливо вгляделась в обманчиво открытое, привлекательное лицо собеседника. Однако он, подобно самой Кэт, играл в опасные игры и давным-давно научился не выдавать себя.
– Можете ли вы сообщить мне хоть что-нибудь дельное?
О’Коннел покачал головой:
– Лишь одно: не завидую тем, кто получил это задание. Им наверняка обещано высокое вознаграждение. Но если они не сумеют вернуть бриллиант, Наполеон заподозрит предательство – что его люди просто-напросто решили оставить камень себе.
– Другими словами, в случае неудачи их убьют, – уточнила Кэт.
– Скорее всего, да. И посланцы императора понимают это. А значит, те, с кем вы столкнулись, опасны вдвойне, поскольку от успешного выполнения миссии зависят их собственные жизни. Встаньте на их пути, и весьма вероятно погибнете.
Помедлив минуту, ирландец добавил:
– Возможно, вы сочтете нелишним передать такое же предупреждение лорду Девлину.
ГЛАВА 48
Это была та стадия расследования, которой Сен-Сир всегда страшился: когда трупы свидетелей и подозреваемых начинали громоздиться один на другой, а на каждый найденный ответ возникало два новых вопроса. Все острее ощущая, как поджимает время, виконт из квартиры Тайсона на Сент-Джеймс-стрит направился на Тауэр-Хилл.
Хотя дождь и прекратился, дувший от реки ветер был леденяще холодным, напоминая скорее декабрь, чем конец сентября. Девлин застал хирурга насвистывавшим старинную ирландскую застольную песенку над гранитной плитой посреди небольшого флигелька. В слабом утреннем свете обнаженное и наполовину распотрошенное иссохшее тело Джада Фоя отливало синевой.