24
Курту казалось, что в темном стекле дежурки он выглядит лучше, чем в жизни. Более загорелым, более худым. Он поворачивал голову из стороны в сторону, меняя ракурс отражения, пытаясь увидеть что-то неожиданное, разглядеть что-то за собственными глазами. Когда надоело, он стал играть шариком фольги на столе. В эти долгие ночи шарик фольги был настоящим другом. Метание в корзину позволяло убить минут пятнадцать-двадцать, если раньше не надоедало доставать его оттуда. Радовал не конечный результат, не само попадание, а безошибочное предчувствие того, что выпущенный из руки шарик полетит в корзину. Чувство не бог весть какое сильное, но приятное. Голос в голове откликался на это простым словом «да», что вообще было ему — голосу — не свойственно.
На прошлой неделе он придумал новую забаву с фольгой. Он отрывал крохотный кусочек фольги и скатывал шарик — крохотный, но достаточно тяжеленький, чтобы тот нормально мог лететь по воздуху. Потом, закрыв глаза, крутился в своем вращающемся кресле и в какой-то момент бросал шарик в безмолвную ковровую вселенную. После чего методические поиски частицы могли занять целый час. Иногда он воображал, что ищет упавший метеорит («волнение нарастает»), иногда — серийного убийцу («сеть затягивается»), иногда — пропавшего ребенка («надежды все меньше»). Но сегодня он был вял, утомлен, и развлекаться фольгой не хотелось.
Он снова обратился к мониторам и стал переключать картинки. У него было двадцать четыре экрана, на каждый можно было получить сигнал от восьми камер в разных местах, и таким образом Курт мог обозреть 192 вида «Зеленых дубов» в 3 часа 17 минут мартовской ночи.
Лифты стояли, и всё, от безлюдного мясного магазина в цокольном этаже до сотен аккуратно расставленных стульев в ресторанной зоне на верхнем, обволакивал мутный серый свет. Ничего живого: ни людей, ни собак, ни мух, — только крысы в служебных коридорах, Скотт на автомобильной стоянке и сам он в роскошном кожаном кресле на подшипниках.
Он думал об одиночестве, когда снова увидел ее. На 6-м экране, перед банками, как и в прошлый раз. Взял крупным планом, не сводя с нее глаз. От страха, что она опять исчезнет, зашептал в рацию:
— Скотт, Скотт.
В ответ — громкий трескучий голос Скотта:
— Слышу, Курт. Ты поставил чайник?
— Скотт, девочка. Она опять здесь. Вижу ее на третьем этаже, возле банков.
— Ты серьезно, парень?
— Стоит и смотрит на дверь банка.
— Ладно, поднимусь, выясню, в чем дело.
— Давай, только иди тихо, а то услышит и сбежит. Не спугни ее, Скотт.
— Ладно, продолжай следить.
Боковым зрением Курт видел, как Скотт уходит по экранам с автостоянки. Из-за разных ракурсов и позиций камер движение его было беспорядочным. То он подходил ближе, то — на следующем экране — как будто удалялся. Она опять была с блокнотом, и Курт с удивлением увидел, что из сумки у нее торчит обезьянка. Должно быть, Лиза нашла какую-то другую. Что-то в девочке казалось знакомым. Курт был уверен, что видел ее раньше. Может быть, в дневную смену. Он еще приблизил изображение, но все равно не мог ясно разглядеть лицо. На ней была камуфляжная куртка, не по росту большая, и она напряженно смотрела на что-то. Она не была похожа на беглянку, но Курт почему-то боялся за нее.
Рация снова затрещала, и на этот раз Скотт тоже говорил шепотом.
— Курт, я на втором этаже, думаю, лучше всего будет, если поднимусь по служебной лестнице. Выйду из двери около HSBC.22
— Отлично. Ты появишься прямо перед ней — сможешь поймать ее, если побежит.
Курт слегка повернул камеру, чтобы зеркальная дверь, из которой выйдет Скотт, оказалась в углу того же экрана, где была девочка. Ему казалось, он виноват, что не нашел ее в прошлый раз, казалось, что он перед ней в долгу, он хотел помочь ей. Прошло пятнадцать, двадцать, тридцать секунд, дверь медленно открылась, и Скотт появился прямо перед девочкой. Она не двинулась с места. Она как будто не видела его, хотя не заметить эту стокилограммовую фигуру было трудно. Курт ощутил дрожь. Скотт же, видимо, был в нерешительности. Он сделал к ней шага два и остановился. Курт увидел, что он подносит рацию ко рту, и удивился, почему он мешкает.
— Курт, подскажи, куда мне дальше?
— Просто заговори с ней, что еще я могу сказать?
— Где она? В какую сторону идти?
— Ослеп? Она перед тобой стоит.
Наконец Скотт сделал еще несколько шагов вперед и остановился в каких-то сантиметрах от девочки; она не шевельнулась.
— Ну вот же она. Спроси, как зовут, скажи, что все нормально. Она как будто к месту приросла.
Но Скотт не заговорил с девочкой. Он медленно повернулся, словно боясь сделать резкое движение, поднял лицо к камере и сказал:
— Тут никого нет, приятель.
25
Она держала ногу на педали газа, гоняя двигатель вхолостую, даже когда движение застревало на несколько минут. Мотор нервничал, вел себя истерично, требовал, чтобы его непрерывно ободряли. Чуть отпустить педаль — и он обрывал диалог, немедленно глох. Надо было все время его успокаивать: бензина полно, вот тебе еще и еще… слезь с карниза. Тормозить поэтому было сложно. Лиза выработала метод спотыкливого торможения: быстро переносила ногу с тормоза на газ и обратно — сбавляла ход, не сбавляя оборотов.
Она смотрела, как желтое пятно неоновой вывески «Миллениум Болти»,23 расплываясь, проезжает по ветровому стеклу. Долгий спор о Терри-Томасе24 был вчера вечером? Или позавчера? Она помнила, что Мэтт чуть не кричал: «Да без дефиса он!» — и почти ничего кроме. Какие-то обрывки диалога в туалете о собаках, но она не помнила, с кем и с какой стати. Дэн как лучший друг Лизы счел своим долгом прочесть обычную лекцию об Эде; общий смысл ее, насколько Лиза помнила, заключался в том, что она тратит жизнь на ленивого, лживого засранца, купающегося в самообмане. Она защищала Эда, но на самом деле не знала, как опровергнуть обвинения. Сейчас мысли блуждали, и она вспомнила ночную прогулку по центру с охранником. Дворники на стекле стерли световую пленку, и «Миллениум Болти» снова обрисовался.
Она больше не собиралась пить виски. Поскольку от водки и джина она уже зареклась, предстояло вступить на более экзотические территории ромов и бренди. Белый ром — не слишком причудливо, а? Бакарди с кока-колой — немного в стиле начала 1980-х, но это ничего. В «Игле» подают бакарди? У Лизы в голове они не совмещались.
Построенный в 1960-х годах, «Игл» представлял собой раскидистое бунгало, выполненное в стиле постоялого двора, с бугорчатым стеклом и тонкими балками. Стилю катастрофически противоречил громадный рельефный орел, выходец из Третьего рейха, господствовавший на фасаде паба. Скорее, Берхтесгаден,25 чем английский деревенский трактир. Здесь, в заднем оранжевом зале, каждый вечер можно было увидеть многих из «Твоей музыки». Кроме них, кажется, никто и не посещал этот паб. Местные изменили ему, когда открылся дешевый сетевой паб в «Зеленых дубах». Служащие «Твоей музыки» ходили сюда потому, что это был единственный бар в радиусе полутора километров от центра, и из-за музыкального автомата с загадочным набором пластинок, о которых можно спорить. И Профессор Лонгхейр, и Эстер Уильямс и братья Лувины…26
Полгода назад, в редком приступе решительности, Лиза составила небольшой список занятий, более осмысленных, чем сидение в «Игле». Такой:
1. Повидаться в друзьями не из «Твоей музыки».
2. Прочесть книгу.
3. Сходить в кино.
4. Заняться благотворительной работой.
5. Напрячься и попробовать вспомнить, с какими мыслями я просыпаюсь по утрам, — тут же их забываю.
25
26