Три месяца. Я думал: сколько еще осталось до того, как она уйдет? Сколько еще я буду забываться — забывать, что она меня больше не любит? Долго ли еще не смогу сжиться с этой мыслью без напоминаний? Через три месяца автомобиль отнял ее у меня окончательно, и тут мое горе вдруг стало законным и не стыдным, трагическим, непошлым. На похоронах мне все говорили: «Она вас так любила, вы были всем для нее, всем», — а я кивал и говорил: «Да, я знаю, я знаю. Это было счастье».
И я похоронил это, похоронил как мог глубже в сне и самообмане — думал, что, может быть, мне приснились эти последние месяцы, что, может быть, она любила меня до конца. Я думал: невозможно, чтобы такое настоящее и большое исчезло навсегда, я пытался врать себе… но теперь вы знаете правду и должны помнить ее для меня. Самому мне иногда трудно ее помнить, она такая, что помнить трудно, но я хочу, чтоб вы не позволяли мне забыть. Берите меня за руку, как сейчас, держите ледяной рукой, и я буду знать, что это была правда, и не засплю ее в следующий раз.
4 часа ночи — Лиза
Мы с братом должны были встретиться в закусочной «Уимпи» в восемь часов. Мы часто ездили в город вдвоем, но в тот день у него было какое-то дело, и он рано ушел из дому. В город меня отвез отец. Мне было тринадцать, и ему не нравилось, что вечером я одна поеду на автобусе в город. Хотя «Уимпи» было место спокойное — что может случиться плохого под носом у королевского стражника?38 Я сидела, пила апельсиновую шипучку и в сотый раз разглядывала билеты. Мы собирались на «Крафтверк»39 — для меня это было чем-то вроде научной фантастики. Я не то что волновалась — мне было почти дурно, не верилось, что мы увидим их живьем, или в каком-то электронном виде, или еще как. «Крафтверк» занимали отдельное место у меня в голове, были окружены какой-то особой атмосферой. То, что «Крафтверк» где-то там существуют, и еще страннее — что другие люди у нас в городе знают о них и слушают их — это мне казалось удивительным… даже пугало. Я смотрела в окно и пыталась угадать, кто из прохожих идет на концерт, но угадать не могла. Люди шли с покупками, с зонтами, в шерстяных пальто, курчавые шатены с велосипедными прищепками на брюках, люди с хозяйственными сумками. Эти миры были несопоставимы. Голова у меня кружилась от невероятности предстоящего — или от предвкушения: увидеть публику хотелось не меньше, чем самих «Крафтверк». Это была медленная пытка — наблюдать, как сдвигаются стрелки часов, а брат все не появляется. Денег у меня было только еще на один стакан ситро, даже на телефон-автомат не хватало. Сочетание вкуса апельсиновой воды и картонного стакана так запало в память, что до сих пор рождает чувство отчаяния, паники, разочарования. Каждые пять минут я решала, что пойду сама, но тут же мне представлялось, как брат подбегает к зеркальному стеклу, ищет меня, и я не могла уйти. Странно, он ведь так и не подбежал к окну, а картина эта засела у меня в голове, как будто это было. Я вижу его испуганное, виноватое лицо. В конце концов приехал отец и забрал меня.
Брата задержали в полиции. Недалеко от места, где он работал, исчезла девочка Кейт Мини, и, видимо, на брата пало главное подозрение, хотя обвинение ему не предъявляли. Никому не предъявили — тело не было найдено. В последующие недели полиция расспрашивала меня о брате, о наших «отношениях» — что это значит? Мы родственники… дальше что? Задавали ужасные вопросы. Говорили, как мне повезло, что брат уделяет мне столько внимания, но на самом деле они так не думали, я уже тогда поняла. Они ничего не смыслили в музыке. Я пришла из полиции и хотела рассказать ему всю ерунду, которую они говорили, и что один из них написал в блокноте «Крафт Уорк» вместо «Крафтверк», и как они возбудились, услышав, что мы вместе смотрим «Мьюзик бокс»,40 — решили, что мы каждый день разглядываем музыкальный ящик. Но брат еле-еле со мной говорил и не смотрел в глаза. Ему страшно было подумать, что они мне там вложили в голову, а я должна была ясно ему сказать: ничего они мне не вложили. Но я думала, что это и так ясно, а если сказать — значит, есть сомнения, а у меня их ни секунды не было. Для меня ничего не изменилось, а он уже никому не доверял. Знаю, как ему было тяжело: соседи вели себя оскорбительно, отец замкнулся, мать горючими слезами умывалась, но я была с ним, его верный друг, а он меня будто не видел.
Он уехал. Наверное, сначала думал, что на время, пока не объявится девочка или кто-нибудь не сознается, но ничего этого не произошло, конечно, и он не вернулся. Я не видела его двадцать лет. Он исчез, как эта девочка. До сих пор не понимаю, как он мог. Почему так мало веры было у него? Так мало, что он даже не мог смотреть мне в глаза. Как он мог отплатить за чистую веру дезертирством?
Было 5 часов утра. Черное небо за окном стало синим, и птицам было что сказать об этом. Курт не смел посмотреть на Лизу. Ему было плохо. К стыду и ужасу добавилось виски. Знает ли она? Поняла ли, что брата подозревали из-за его молчания? У него кружилась голова.
Лиза устала, но голова у нее была ясная. Она решила, что пора сказать о том, о чем она хотела сказать.
— Вы нашли самоубийцу в машине на прошлой неделе?
Курт кивнул, глядя в пол.
Она чувствовала, что слезы капают ей на ноги, но подождала, пока не пришла уверенность, что голос зазвучит ровно.
— Ко мне пришли из полиции. Кажется, вы нашли моего брата Адриана.
Курт оттолкнул кресло и бежал.
Безымянный подросток
Крыша «Сэйнсбери»
Ночью центральные ворота заперты, но попасть туда легко. Мы зашли на стоянку около Ю-си-ай, как будто идем на фильм, а сами прошли мимо кино через стоянку в торговый центр. Надо только перелезть через несколько заборов, это легко. Мы знаем, где стоят камеры, главное, чтобы охранники не увидели. Когда мне было семь, меня поймала их собака, разодрала ногу. Теперь я хожу с ножом и пырну ее в шею, если близко подойдет. Джейсон собак боится, и мы подкалываем его, говорим, что в тени сидит овчарка, он смеется и посылает нас, а сам все-таки бегом.
Помню, в тот день Трейси написала какую-то фигню в лифте, когда ехали на крышу. Чего-то там про себя + Марка навсегда — и спросила меня, какое сегодня число, чтобы подписать снизу. Я посмотрел на часы, а когда поднял голову, она целовалась с Марком. Поэтому я запомнил, что было двадцать минут восьмого.
Воскресенья летом — самое лучшее, потому что не надо ждать до темноты. Продавцы расходятся в полседьмого. Мы залезли на крышу, там было как днем, и Роб подбежал к краю; посмотреть, не видно ли охранников или собак. Джейсон вынул клей, и мы засмеялись — столько он спер. А Крэйг достал жидкость для зажигалок — он клея не любит.
Не знаю, сколько мы там лежали. Я смотрел на облако, оно катилось по небу, как танк. Выше нас домов не было, никто не смотрел на нас сверху. Потом прибежал Джейсон с тележкой — кто-то оставил ее у лифта. Мы хотели скинуть ее с крыши. А Роб сказал: попробуем все в нее влезть. Марк и Трейси влезли в корзину, Крэйг и Джейсон сели на края, а Роб лег сверху, головой вперед, как эта фиговина на капоте «Ягуара». Мне места не осталось, и Джейсон говорит: «Стив, толкни нас». И я стал их катать. Я видел лицо Трейси, прижатое изнутри к сетке, она смеялась, и я вспомнил, как было, когда мы с ней встречались. У меня голова болела от солнца и от клея, и я умотался, их катая, но чувствовал себя нормально, потому что вспоминал, как Трейси меня целовала. Она говорила: мы с тобой навсегда, а встречались всего шесть недель. Я бегал с тележкой и вдруг почувствовал себя дураком, что толкаю тележку, что болтаюсь около Трейси, хотя она теперь с Марком, что я снаружи, а они внутри, и остановился. Но тележка была тяжелая и поехала дальше, чем я думал. Я кричал им, потому что она ехала все быстрей и быстрей под уклон, но они очень громко смеялись. Я увидел, что сейчас передние колеса ударятся о край, закричал, она наклонилась, и все стало фотографией. Марк и Трейси были еще в корзине, но она уже опрокинулась. Роб лежал неподвижно, а Крэйг и Джейсон с поднятыми руками как будто хватались за воздух. Все застыли так, пока фотография у меня в голове не проявилась, а потом исчезли.
38
Мистер Уимпи, талисман сети предприятий быстрого питания