— Зато сколько вы всего накупили. — Петер продолжал гнуть свое. Глаза у него слипались.
— Ну, я-то знала, зачем еду! — Женщина похлопала его по ляжке. — Мне себя упрекнуть не в чем. Меня первому встречному с толку не сбить… Я, правда, многих красот не видала, чего и говорить… и билет на Капри пропал… Везувия вот не видала, к примеру. Ну и черт с ним со всем… не сидеть же теперь с кислой миной, как некоторые!
— Если б вздремнуть хоть немножечко… — грустно сказал мужчина. — Если б вы позволили…
Марта цинично пожала плечами.
— По мне, хоть… — Она резко отвернулась и достала таможенную квитанцию. Что-то оттуда вычеркнула.
Петер наконец смежил веки.
Главное — не падать духом. Года через три, ну, пускай через пять, он сможет снова получить визу. Можно попробовать еще раз. По-другому.
Правда, ничто не повторяется во времени. Таков закон. Эта возможность утеряна навеки.
Дома надо будет все обдумать, на ясную голову. Где срыв? Как могло случиться, что эти две недели протекли сквозь пальцы без всякого смысла?
Дома… в ванной, отделанной белым кафелем. Горячая вода… хвойный экстракт…
— Спите? — донесся до него голос женщины.
Он сонно захлопал глазами.
— Не сердитесь… я, кажется, малость нагрубила, — продолжала Марта.
Петер вздохнул.
— Не так-то оно легко, из всей этой роскоши снова обратно… Повернуться бы да начать сначала… Верно?
Петер неопределенно мотнул головой.
— Красиво все-таки, что ни говори… помните, колокол ударил, и голуби разом взлетели… Век не забуду. Злишься, дергаешься, а как вспомнишь… Ведь мы там вместе были, в конце-то концов, и воспоминание, значит, общее, правда?
— Ну а как же… — пробормотал Петер.
— А что подкупили кой-чего, так тоже жалеть не надо… Все так делают, и такие, что почище нас с вами… Раскрыли бы пошире глаза да поглядели вокруг себя хоть разочек, — по-матерински ласково сказала Марта.
— Не знаю, сейчас не знаю… смертельно хочется спать… смертельно…
— Ну спите, спите… взрослое дитя! Я буду охранять ваш сон. На вокзале меня встретит Палика, он у меня сильный, прямо на удивление. Если б не они… — Марта махнула рукой. — Ну-ну, баю-бай… Вот ужо дома споем. Только хорошее буду вспоминать…
Петер прикрыл лицо носовым платком.
Дома? Дома надо будет прокрутить все задом наперед, как кинопленку… необходимо найти корень собственной глупости.
Задним числом это несложно. Зверь и тот понимает, что такое ловушка, только надо сперва в нее угодить. Распознать заранее… вот это наука…
Две недели! И всего лишь десять минут перед «Несением креста!» Какая расточительность! Промотать все отмеренное время!
— А как мы экономили, как гроши считали? — говорила Марта, скорее самой себе, чем Петеру. — Мы же не миллионеры какие-нибудь!
Петер задремал. Сквозь сон до него доносилось непрерывное бормотание женщины:
— Вот эти полные чемоданы у вас над головой, они, сударь мой, как-никак ваши… Их никто не отберет.
— На таможне видно будет… — пробормотал Петер. Он проваливался все глубже. Краски мира сливались перед глазами. — А сейчас мне необходимо поспать… спать, спать, до самой границы…
Перевод В. Белоусовой.
УРОК ВЕНГЕРСКОГО
Вчера я проводила урок при открытых окнах. Солнечные лучи проникали в класс до самой кафедры, приятно согревали спину.
А сегодня опять льет дождь. Как зарядил спозаранку, так и лил все утро и пополудни. В школу я потащилась еще более уставшая и отупелая, чем обычно.
Мать на крик кричала всю ночь. Я дала ей три таблетки, а толку чуть. Дети беспокойно ворочались, но так и не проснулись. К крикам и стонам больной они привыкли, как к запугиваниям чужим злым дядькой или старьевщиком.
Пишта приютился в кухне, на ящике для грязного белья, — в зимнем пальто, надетом поверх пижамы. Чашку из-под кофе он не ополоснул, на дне прилип сахар. На плетеных из соломы шлепанцах — дырки от окурков, которые он затаптывал ногой. Нижняя губа брезгливо оттопырена. Понапрасну я окликала его, он не отвечал. Ничего удивительного, так повелось годами. Я крутила газовый кран, регулируя пламя в горелке. Сильнее, слабее — и снова то сильнее, то слабее. Языки пламени вырывались со змеиным шипением.
К четырем утра приступы боли у мамы утихли. Я протерла ей все тело одеколоном. Она попросила апельсинового сока, но пить не стала. Потом поинтересовалась, сдала ли я в чистку ее зеленый костюмчик.
Маме семьдесят пять лет. У нее рак кишечника.