— Тебе этого еще не понять, сыночек. — Арон рассеянно гладил ребенка по голове. — Люди не любят убивать друг друга. Но им приходится это делать, потому что много плохих людей.
— И мы поэтому убиваем индейцев?
— Кто это мы? Ты? Я? Наша мама? Что за глупости ты говоришь! Никто из нас индейцев и в глаза не видел.
— Но они злятся друг на друга… те и эти… ну, наши, то есть, ну, в общем, это плохо, правда?
— Не бери в голову, Пиштика. — Арон снова вздохнул. Мальчик слишком умен для своих лет. И фантазия разыгралась. Не для него все это. Нервы у него и так слабые. Нужно сказать ему что-нибудь хорошее, доброе, чтобы успокоить его. — Самое важное — и об этом надо помнить всегда, — чтобы мы любили друг друга и были счастливы, — наконец произнес Арон низким, глубоким голосом. Даже сам немного растрогался.
— Кто «мы»? — не понял мальчик.
— Мы — это мама, ты, Кристи и я. Наша семья, — Арон неуверенно описал рукой круг.
Пишта взглянул на него. Но ничего не сказал. Только задумался о чем-то и потрогал вздувшиеся жилы на руке отца. Потом лег, повернулся на бок и закрыл глаза.
Арон погасил лампу. Постоял в нерешительности, потирая виски. В комнате не было темно. Сквозь жалюзи с улицы проникал свет. Ветер то усиливался, то затихал, и позолоченная решетка на стенах комнаты то расширялась, то сжималась.
— Завтра, завтра, не сегодня, — пробормотал Арон. Впервые эти слова он услышал от своего отца тридцать лет назад.
Перевод Л. Васильевой.
© «Иностранная литература», 1984.
ПИРАМИДА
Балаж придерживал на животе пижамные штаны. Волосы были всклокочены, глаза еще слезились со сна. Ничего не подозревая, он отворил дверь на кухню. И — отпрянул. Вернулся в спальню чуть не бегом. Шлепанцы громко стучали по полу. Разбуженные шумом, подскочили в постелях дети, но отец проследовал через их комнату, не задерживаясь, и они опять упали на подушки.
Остановился он лишь посередине третьей комнаты, запутавшись ногами в халате жены.
— Что такое? — спросила Ирма из темноты. — Который час?
— Ты знаешь, она уже здесь!
— Не может быть… который час?
— К счастью, я только чуть-чуть приоткрыл дверь… так что вовремя успел отскочить!
— Подай мне халат!
Балаж шарил рукой по полу.
— Почему ты не вешаешь его на стул?
Он подошел к окну, чтобы впустить в комнату свет. Тяжелая портьера сорвалась и упала ему на голову.
— Ну что ты делаешь? — Жена терпеливо высвобождала его из тяжелой ткани. — Все же на трех кнопках держится. Масляное отопление открыл? Надо бы еще подтопить.
— Да она ковыряется там, на кухне. На который час ты ее вызвала?
— Она распоряжается временем по своему усмотрению. Не станем же мы ее терроризировать. В конце концов, она достаточно хлебнула горя.
— Ну ладно. Тогда, будь добра, ступай сама на кухню и приготовь кофе.
— Ты что, боишься ее?
Ирма запахнула халат, завязала пояс и вышла; но в детской остановилась.
— Кати! — позвала она нерешительно. — Ты не спишь? Может, ты поставила бы кофе?
— Сейчас, сейчас, — пробормотала Кати, еще в полусне. И тут же открыла глаза, поглядела на маленькую светловолосую мать. — Ох ты глупышка. Она ж тебе нос не откусит.
Кати сноровисто оделась, аккуратно застегнула на спине кнопки. Балаж и Ирма с завистью следили за четкими, точными движениями дочери.
— Ты хоть причешись пока, — сказала Кати отцу, — а я потом пришью тебе пуговицу. — Она указала на его пижамные брюки.
— Ох, а цветы? — простонала Ирма. — Когда же ты пальму пересадишь?
— Хорошая, удобренная земля — двенадцать форинтов… Дашь? Без земли нечего и пытаться.
— Ти-ши-на! — провозгласил сын. — В такое время полагается еще спать.
— Вставать по утрам нужно рано, — наставительно сказал Балаж, — это и полезно для здоровья. А днем можно вздремнуть часок-другой!
— Тебе-то можно днем вздремнуть! — Сын завернулся в одеяло и сел. — А вот мне, бедному трудяге…
— Организм Рики нуждается во сне, папа. Развивающийся организм…
— Не называй ты его этой отвратительной кличкой. У него есть вполне пристойное имя. Генрих. Разве не красиво?
— Уж написал бы ты, что ли, эту свою драму, папа…
— А она вытанцовывается, — весело отозвался отец и туже стянул впереди пижамные штаны. — Основную ситуацию я уже набросал… еще немного потасовать, уточнить место и время действия…
— Ну-ну, тасуй, — кивнул ему Генрих. Он легонько погладил свой подбородок. — Мне нужно побриться. Кати, ты купила крем для бритья?