Новенький повел рукой по взмокшим волосам. Снял рубашку. Он был как пьяный.
Морелли разозлился. Ну что за скоты! Лезут, а ведь даже не понимают, о чем речь. Он тронул Петера за плечо. Его грела мысль, что только они с Петером по-настоящему понимают друг друга:
— Такого еще не бывало… слышишь?
Петер посмотрел ему в глаза. «Он совсем не рад, — изумился Морелли. — Но почему?» В груди заныло. Он вспомнил о своих птицах, своей великой идее. Не будет он ничего делать. Какой смысл. Теперь — после того, что они видели, — все это никчемно и жалко.
— Блеск! — воскликнул он еще раз и почувствовал, что превзошел самого себя.
В одобрительном гуле его глаза наткнулись на карлика.
— Правда, дядюшка Тони?
Тони сидел в углу и улыбался. Ногой он выводил на песке незамысловатые фигуры. Он что-то пробурчал, потом стер неразборчивые знаки.
— Что ты там говорил про птиц? — спросил Карчи в буфете.
— Пустяки… Ничего интересного, — отмахнулся Морелли. Он уже был не так доволен собой, как прежде. «Нельзя было допускать, чтобы тебя положили на обе лопатки, — думал он, — в любом случае нельзя. Искусство — вещь сложная, может, и моя работа тоже чего-то стоит, на свой лад…» — Признание собственной бездарности равносильно смерти, — лишь под конец фразы он спохватился, что произносит это вслух, Карчи.
— Верно, — кивнул тот и коротко вздохнул, — ах, как это верно! Всем бы твой талант! Представляешь, сразу две сенсации… Рискни, Гажи!
«Собственно, не такой уж он плохой парень, — с удивлением подумал Морелли, — и ведь как тонко играет! Он же понятия ни о чем не имеет, но как тонко играет!»
— Трюк, правда, жутковатый… Но мне нравится сама идея.
— Смотреться хорошо будет?
Морелли возмутился.
— Огонь, пламя, летящая птица… или мне голых баб жечь?
Карчи успокаивающе положил ему руку на плечо.
— Не сердись, старик. О форме тоже надо подумать. Вспомни, перед кем ты выступаешь. Речь не обо мне, но ведь это все-таки цирк, согласись?
— Цирк, цирк, — устало подтвердил Морелли, — это цирк.
— Ну вот видишь. Люди приходят сюда развлечься. Пойдем поговорим, я свободен до вечера.
Добросовестный какой. И почему он не пошел в почтовые служащие? Если сейчас остаться, Маргит будет ворчать. Впрочем, не исключено, что ее уже нет. Может, она обиделась?
— Ты не видел Маргит?
Карчи отвернулся от стойки и крикнул сидящим за столиками:
— Эй… вы не видели госпожу Маргит?
Морелли знал, что он говорит без всякой насмешки. Они уважали Маргит как человека со стороны, неизменно скупого на восторги. Боялись ее спокойных, широко расставленных глаз, острого язычка. Госпожа Маргит — это было принятое обращение, некий знак отличия.
Ответил капитан:
— Она на лавочке сидит в павильоне.
— В такую жару? — возмутился Морелли. — Что она там делает?
— Пока только беседует, — сострила Катока. — Беседует с героем дня.
Бедная Маргит! Хорошенькое удовольствие. Что ей этот канатоходец? Удивительно, как она до сих пор терпит. Сейчас появится в дверях и, надув губки, с благодушной иронией сообщит: «Я испросила у герцога соизволения закончить этот на редкость поучительный разговор».
Карчи взял Морелли за руку.
— Пойдем в кабинет. Захвати две бутылочки «Фанты».
«Ладно, — подумал Морелли. — Ладно. Мне все равно. Расскажу — не расскажу, сделаю — не сделаю, в конечном счете все равно. Главное — бороться, бороться до последней минуты».
— Если Маргит будет меня искать…
— Я ей скажу, — пообещал Тони. — Когда уйдет этот несчастный.
Несчастный?
Морелли зло уставился на Тони. Почему несчастный? Он не понимал.
«Все зависть, — решил он наконец, — все мы завистливые свиньи…»
— Что вы беспрестанно ерзаете? — накинулась Маргит на новенького. — Сидите спокойно. Вы что, нервничаете?
— Нет, — отмахнулся Петер, — злюсь.
— Почему? — спросила она и, спросив, почувствовала щекочущее волнение, которому сама удивилась.
— Вам не все равно? Вам ведь абсолютно все равно. — В его голосе была лишь спокойная убежденность, он не хотел обидеть.
Маргит усмехнулась.
— В общем-то вы правы. К чему болтать попусту. Вся беда в том, что в сознании двух людей даже самые простейшие понятия имеют разное значение… Мы произносим слова, и каждый вкладывает в них свой смысл…
«Ух, до чего же я умная, — подумала она и закурила сигарету, — только стоит ли изощряться в остроумии перед этим…»