2
— Встречает кто? — спросил проводник, когда Вадим с вещевым мешком за плечами и с чемоданом в руке сошел со ступенек вагона.
— Некому, — коротко отозвался Вадим.
— Что ж так? — с упреком заметил проводник.
Вадим поспешно отошел от вагона, поставил чемодан на перрон и огляделся.
Других встречали. Парень с букетом цветов в руке, приняв у девушки чемодан, бережно помог сойти ей самой. Женщина обнимала немолодого мужчину, он гладил ее по голове, а девочка лет восьми, припрыгивая от нетерпения, спрашивала: «Папа, привез? Привез?» «Привез», — сказал мужчина, и они пошли все трое, дружные и счастливые. Вадим смотрел им вслед и чего-то ждал, хотя ждать было глупо: ведь он не дал телеграммы, и Соня не знала, когда именно он приедет. Осмыслив, наконец, эту истину, Вадим поднял чемодан и направился к трамвайной остановке.
На привокзальной площади ничего не изменилось. Те же голубые ларьки, тот же сквер в осеннем уборе, те же трамваи описывают кольцо. «Куда же идти?..» — растерянно подумал Вадим. Раньше, если спрашивали, куда он едет, Вадим называл город, и все было ясно. Теперь предстояло определить улицу и дом.
«А что, если прямо к Соне?» — испытывая себя на храбрость, подумал Вадим. Но тут же отступил. Нет, немыслимо. Неизвестно, что думает о нем Соня. К тому же она живет с теткой, а тетка есть тетка, само слово-то какое холодное… Надо где-то остановиться.
Как случилось, что у него не осталось друзей? Наверное, потому, что бросил школу. Школьных друзей растерял, на заводе не успел ни с кем по-настоящему сблизиться…
Разве попытаться к Аркадию Рогачеву? Квартира у них хорошая, приютят на несколько дней, а потом можно будет что-нибудь придумать. Конечно, самое лучшее — к Аркадию. Они не переписывались, но ведь не клочком же бумаги измеряется старая дружба. А в школе они были настоящими друзьями. Их в учительскую вызывали вместе даже тогда, когда уличить в очередном озорстве удавалось только одного. Ох, и вытворяли же они…
Вадим улыбнулся, вспомнив былые проказы, но тут же улыбка погасла от какого-то неловкого, стесняющего душу чувства. Это чувство было поздно осознанной виной перед матерью.
Вадиму было десять лет, когда он, проводив отца на фронт, возвращался с матерью с вокзала. Вот с этого самого вокзала. Только тогда поезд уходил ночью, все вокруг было черно, и мать все время спотыкалась, наверное, от непривычки к затемненным, без единого огонька улицам.
С тех пор трудно жилось Вадиму и его матери, как и всем в войну. Мать приходила с завода усталая, почерневшая и, едва переступив порог, тихо и робко спрашивала: «Писем нет?» И только в те дни, когда получали от отца письмо, оживала и молодела.
Все письма Вадим распечатывал первым. И тот роковой конверт с похоронной он тоже распечатал первым и целую неделю не решался отдать матери.
Горе придавило ее. Она сгорбилась, поседела, сделалась равнодушной ко всему, даже к сыну. А Вадим стал хуже учиться, курил, досаждал учителям дерзкими проделками. Мать часто вызывали в школу. «Ну что я могу с тобой сделать, что?» — беспомощно спрашивала она и плакала. В такие минуты он жалел мать, обещал исправиться. Но вскоре все начиналось сызнова.
После очередной неприятности в школе и тяжелого разговора с матерью Вадим бросил учебу и пошел работать. Мать часто болела. Вадим стал сердечнее, оберегал ее от волнений, помогал по дому. Но все труднее дышала мать, все больше слабела. За год до того, как Вадима призвали в армию, она умерла. И только после ее смерти понял Вадим, как близка и дорога была она ему.
По-разному сложилась у Вадима и у Аркадия жизнь. И характерами вышли они разные. Вадим посерьезнел, стал тяжеловат на подъем, даже танцевать не научился, любил читать и много размышлял. Аркадий перед разлукой оставался по-мальчишески живым и веселым. Каков-то он теперь?
От вокзала до дома, где жил Аркадий, было довольно далеко. Трамвай шел узкой и очень старой улицей. Разделенные заборами, стояли в ряд невысокие, потемневшие от времени, но крепкие еще домики. Вот поднялось между ними четырехэтажное кирпичное здание с большими светлыми окнами и с балконами. Еще такое же. Снова мелкие деревянные домишки, рубленные, быть может, в прошлом веке. А вот стройка. Вырос пока только первый этаж. Кран осторожно подает каменщикам люльку с кирпичом.
На крутом повороте Вадим увидел на мгновение широкую асфальтированную дорогу, круто поднимавшуюся вдаль, стройный ряд тополей и каштанов, и за их густой, пропыленной и поблекшей зеленью — двухэтажные и трехэтажные дома. Это был уже центр города. На следующей остановке сходить.