— Горько! — подхватывали все.
Костя, счастливый и гордый, без смущения целовал невесту.
Потом, сдвинув столы, танцевали под радиолу. Было очень тесно, пары то и дело сталкивались. Федор Федорович, тоже принимавший участие в танцах, беспрестанно извинялся, независимо от того, он ли кого задел, или его толкнули.
Вадим танцевать не умел. Соня кружилась с Андреем, а он слонялся по комнате, осторожно обходя танцующих, и немного завидовал им. Но в общем-то ему тоже было весело.
Звучала музыка, кружились пары, а Сашка и Люба ссорились. Сашка, уже сильно охмелевший, стоял у стола с рюмкой водки в руке, а Люба пыталась отговорить его от этой очередной рюмки.
— Не пей, слышишь? Если выпьешь, — все! — говорила Люба, держа его за руку и едва не плача.
От недавней Сашкиной покорности и следа не осталось.
— Тебе чего? — отвечал он. — Я не позволю собой командовать! — И быстро опрокинул рюмку в рот.
Резко повернувшись, Люба отошла от него. Тут же ее пригласил танцевать Костя. Люба положила руку ему на плечо и машинально переставляла ноги, но лицо у нее было расстроенное. Костя что-то говорил ей, доказывал, но она, казалось, не слышала.
В кухне, облокотившись на заставленный грязной посудой стол, плакала рыжая Зина.
— Почему меня никто не любит? Почему мне нет счастья? — говорила она.
Тамара гладила ее по голове и рассудительно, тихо и печально убеждала:
— Ну, брось, Зина… Придет к тебе твое счастье.
— Но когда же, когда? — всхлипывая, спрашивала Зина.
На это Тамара не могла ответить и, обняв подругу за плечи, смотрела куда-то вдаль тоскующими глазами…
Расходились на рассвете. Вере и Косте жали руки, желали счастья, всяческих успехов, дюжину детей и прочих радостей.
— На крестины не забудьте пригласить!
— Я согласен стать крестным папой!
— А если двойня, то и я тоже.
— Костя, не забывай, что ты глава!
— Вера, не давай мужу воли.
— На дорогу еще по рюмочке, — упрашивал жених.
Вадим нарочно задержался и вышел с Соней последним, чтобы избежать попутчиков. Ему необходимо было остаться с нею наедине.
Светало. Падал крупный снег. Улица была необыкновенно чистой и белой, но уже вышли беспокойные дворники, и снег, взвихряясь под их лопатами, освобождал дорогу. Кроме дворников, на улице никого не было, даже трамваи еще не ходили. Дома сквозь белую пелену виднелись смутно, а там, дальше, в глубине улицы, и вовсе ничего не было видно, кроме этой густой и мягкой снежной завесы.
— Так как же, Соня… — тихо говорил Вадим, растеряв ту решимость, с которой, сидя за свадебным столом, собирался потребовать у Сони окончательного ответа.
Мягкие белые звездочки садились на Сонин пуховой платок, на мех воротника. Вот одна попала на ресницу и тут же растаяла.
— Я хочу сказать… как с нашей свадьбой… Будет она? — набравшись храбрости, продолжал Вадим. И, с трудом выговорив эти слова, напряженно ждал ответа.
«Нет». Сейчас скажет «нет», — почему-то казалось ему.
— Будет, — просто и не раздумывая, ответила Соня.
Отчего-то Вадим сегодня казался ей особенно дорогим. Она уверена была, что любит его, всегда будет любить. И почему это раньше казалось, что она полюбит кого-то другого? Нет, никого! Он очень славный, ее Вадим. И он так любит ее! Они будут счастливы, как Вера с Костей.
На сердце у Сони — теплота и покой. Вот и осуществились ее мечты, и кончилось это непрестанное, тревожное ожидание любви. Она станет женой Вадима. Все очень, очень хорошо, хотя и немного просто, буднично. Буднично?..
И вдруг умиротворенность, минуту назад царившая в сердце Сони, сменяется грустью. Где-то в глубине души возникает что-то тяжелое, нехорошее, похожее на протест. «Не любишь, не любишь, не любишь…» — слышится Соне, и наперекор этому внутреннему голосу она вслух говорит:
— Люблю! Я тебя люблю, Вадим. Хочешь, поженимся в новый год?
Так решительно она отрезала себе все пути к отступлению.
— Хочу, — говорит Вадим, заглядывая ей в лицо сияющими глазами.
— А жить где?
— Я найду комнату, — обещает Вадим. — Я все сделаю…
Они идут, не раздумывая, куда и зачем, сворачивают на какую-то улицу и оказываются на ней совсем одни — здесь нет даже дворников. И вдруг Вадим узнает ее — это та самая улица, которая в день приезда привлекла его яркими красками заката там, вдалеке. Вадиму хочется рассказать Соне, как он шел тогда навстречу расцвеченному небу и думал о ней, но трудно передать словами и то, что он видел тогда, и то, что чувствовал.