— Давайте вместе, — обрадовался Вадим.
— Это она придумала, Тамара? — спросил Сашка.
— Вместе, — с гордостью проговорил Вадим.
39
На крышах домов снег розовый от вечернего солнца. А в руке у мальчишки — синий.
— Сашка, смотри, у него синий снежок.
— Первоклассник, должно быть. Перемазался в чернилах.
Сашка стал солиднее. Или напускает на себя: жених все-таки. Будущий глава семейства. Через три дня новоселье и свадьба. Дом готов.
— Сашка, купим люстру, абажуры теперь не модные. С тремя лампочками, ладно?
— А еще эти есть, как их, на ножке?
— Торшер? Это потом. А пока — люстру. У этого окошка, у большого, которое на юг, поставим книжный шкаф. И будем покупать книги каждый месяц, самые любимые. Ладно, Сашка?
— Ладно.
— Ну, теперь ты скажи, чего ты хочешь.
Сашка улыбнулся. Он хорошо улыбался — чуть-чуть покровительственно, чуть-чуть загадочно.
— Я хочу, чтобы ты всегда была веселая, — сказал он. — А больше я ничего не хочу.
Люба хотела поворчать на Сашку: «Вечно ты уклоняешься от делового разговора, как будто не собираешься жить по-семейному», но почему-то раздумала.
— Который, ты говорила, номер? Семьдесят два?
— Семьдесят четыре. Вон тот, следующий.
— Не ахти домишко-то. Того гляди, завалится.
— Зато двухэтажный. Ну, стучи.
Сашка постучал. За дверью отвалили не меньше трех запоров, и толстая старуха показалась на пороге.
— Скажите, Назарова здесь живет?
— Нет, она внизу. Вон в ту дверь.
Пока Сашка с Любой переходили дворик, старуха глядела им вслед. Устинья Петровна в окошко заметила гостей, вышла встретить.
— Тихонько тут, ступеньки старые, сточились.
Ступеньки вели вниз. Скоро Сашка с Любой оказались в просторной кухне с прогнившим, но чисто вымытым полом. Из кухни Устинья Петровна провела их в темный узенький коридорчик и оттуда, наконец, в комнату.
— Проходите, садитесь, чего же в дверях-то стоять, — говорила она.
А Люба с Сашкой все стояли в дверях, с недоумением оглядывая комнату, словно попали не туда, куда ожидали.
Комната длинная и узкая, с низким потолком. Две кровати, шкаф, стол и два стула. Больше ничего. И все-таки тесно, так, что детскую накрытую тюлем коляску пришлось приткнуть у самых дверей.
— Сонина? — спросила Люба, кивнув на коляску.
— Как же, давно уж купила, месяца три. Вместе ходили выбирать.
— А сама она где?
— Часа два как увезли.
— Куда увезли? — не понял Сашка.
— В родильный дом, куда же теперь, — отозвалась Устинья Петровна.
Гости, наконец, прошли и сели у стола. Сидели молча, оробевшие и взволнованные тем таинственным событием, которое сейчас совершалось в Сониной жизни.
— Очень она боялась? — почему-то шепотом спросила Люба.
— Нет, ничего вроде. Она ведь кремень девка, не гляди, что росту малого, — с уважением сказала Устинья Петровна.
— Тесно как у вас, — вздохнул Сашка. — Что же, он тут и будет спать?
— Где больше-то? Если кровать отодвинуть, к окошку поставить — там еще холодней. Печка у нас старая, вовсе не прогревается. Третий год просим переложить, управдом все обещает, вот обещаниями и греемся.
— У нас девчата приданое купили, — сообщила Люба.
— Она и сама наготовила. Распашонки вышила — загляденье. С радостью ждет.
— Мы к ней завтра сходим, передачу снесем. Да, Сашка?
— Обязательно.
— Чайку, может, вскипятить? — предложила хозяйка.
Но Сашка отказался.
— Нет, мы пойдем.
И первым встал.
Первым вышел на улицу и молча шагал, хмурился, точно сердился на кого-то. Может, на того управдома, который все собирался и не мог собраться переложить печку. А, может, вовсе не на управдома. Но Люба — ведь она ни в чем не провинилась, и нечего ему дуться, нечего строить из себя мрачного демона.
— Знаешь что, Сашка? Я видела в детском универмаге чудные одеяльца, атласные. Давай купим Сониному малышу?
— Одеяльце?
Он посмотрел на Любу и усмехнулся одними уголками рта, а глаза оставались серьезными, в глазах был вопрос, и как будто укор, и что-то еще, что он хотел и не смел ей сказать. Люба сделала вид, что ничего не поняла. Самое лучшее, что она могла сделать. Почему она должна угадывать его мысли? Его нелепые мысли?
— Сейчас много строят. Я уверена, что Соне дадут комнату. Ее очередь не скоро, но ведь дома растут быстро. В конце концов, учтут, что она мать-одиночка.
Сашка молчал. Ему незачем было говорить, Люба и так знала, что он сказал бы ей, если бы захотел. Когда-нибудь Соне дадут комнату, это верно, но сейчас она вернется из родильного дома в этот холодный подвал и положит малыша в коляску, которая стоит у самого порога. Кто-то должен учесть, что она мать-одиночка, и дать ей комнату, а мы можем спокойно справлять новоселье, потому что мы с тобой не начальство, нам нет дела до чужих малышей…