— Смиренные дети ордена высадились сегодня в арканарском порту, — шипел сзади Рэба.
Когда Румата вышел на улицу, дождя уже не было, повсюду капало. Сильнее, чем обычно, кричали вороны, и поднималось сразу несколько столбов дыма, черного, какой бывает только при пожаре. Напротив крыльца во дворике охраны короны сидел здоровенный немолодой монах, сапоги стояли рядом, ноги монах держал в тазу с водой. Рядом на скамейке лежал хлеб и стоял кувшин.
— Хочешь молока, дон?
С Руматой так никогда не говорили здесь. Ни «вы», ни поклона. Как крестьянин крестьянину. Что-то мешало Румате идти, какой-то знакомый звук. Он даже в ухе ковырнул и, ковырнув, повернул голову.
Рядом с крыльцом вдоль стены стояла длинная, таких он и не видел, виселица. На ней — повешенные, как плащи в гардеробе в казарме.
Оттуда этот звон. Румата спрыгнул с крыльца, прошел несколько шагов и уткнулся в Гура с его колокольчиками на плечах. А на голове серебро из рыбьей чешуи. Да и у всех такое же серебро, только многие обмочились.
Висели все дворцовые люди. В нижнем белье. Большие руки Гура были как раз на высоте лица Руматы. Румата тронул руку Гура. Тот повернулся, тронул соседа, повернулся на своей веревке сосед — Вага Колесо. Вот уж судьба свела. Глаза у Ваги открытые, в них застыл страх. Заскрипела веревка и опять перед Руматой две спины. А подальше опять лицо и рука, навсегда сжавшая туфлю с помпоном.
Прошлепал монах, поднял с земли небольшую женщину, дал ей несколько шлепков, как дают детям, и понес за ворота, что-то укоризненно внушая.
Загрохотало, подъехала телега. Вчерашний мужик шел рядом, как-то враскорячку и также враскорячку поклонился.
Румата запрыгнул в телегу, и они поехали из дворика.
Улица была пустая. Румата лег и закрыл глаза. Телега остановилась резко, Румата открыл глаза — в грудь ему упиралось копье. Он посмотрел наверх по копью. Конный монах молча глядел на него сквозь прорези в железном забрале.
Румата сплюнул, вытащил руку из-под головы и перехватил копье, но копье не далось, передвинулось наконечником на позолоченный браслет и ушло вверх.
— Во имя святого Мики, — пробормотал монах. Их было двое одинаковых конных. Другой, такой же, старался достать копьем деревянную фигурку веселого чертика под карнизом крыши.
В окне второго этажа мелькало белое от ужаса лицо хозяина. Здесь улица поворачивалась, по ней шли несколько человек, в поднятой руке каждый нес по деревянной табличке. Монах на лошади вел дона на веревке. Это был Тамэо, до сих пор со вчерашнего пьяный.
— Как я рад, — закричал он, увидев Румату.
Он попытался изысканно, как полагалось, поклониться, но помешала веревка на шее…
— Я вижу, вы тоже в канцелярию. Табличку потерял, — пожаловался он, — а так… Вы заметили, как сладко и вольно дышится в освобожденном Арканаре… Мы — молодая аристократия… И цены на вино упали вдвое…
Телега поехала быстрее, и дон Тамэо пропал.
Еще поворот. По краю мостовой — ободранные, голые по пояс, привязанные тоже за шеи к длинным деревянным шестам, бежали Серые. У большинства почти нет лиц — грязь, склеенная потом и дождем. Рты и глаза кажутся черными дырами. Шесты несут Серые, такие же голые, те, что подлиннее. И всего один монах в охране. Хоть бы на лошади, да нет, пеший. С каким-то хлыстиком. Вот бежит, задыхается, Серый, очень жирный, голая грудь, как у женщины. А вот и Рипат. С зажатым в руке платочком, встретился с Руматой выпученными глазами и не узнал. А вот последний из Серых, совсем мал ростом, семенит на цыпочках, напряженно вытянувшись, чтобы петля не захлестнула его.
Еще поворот. Даже возница притормозил телегу.
Там впереди Веселая башня. Туда и Серые. Сама же башня и все вокруг напоминало ад, каким его изображали дальние предки. Телеги, телеги с молчаливыми людьми. Просто очереди — люди с жердями на шее и без. А вокруг дымные, с высоким огнем поднимаются в гору кострища. Из огня высокие обугленные столбы. И плохо слышный оттуда визг. Такие звуки люди издавать не могут. А высоко, выше дымов, кружат, кружат вороны, потом все вдруг закрыла высокая телега, груженная свежими аккуратными дровами.
— Пшел! — бешено крикнул Румата, ткнув лошадь зонтом и ударив мужика в нос. Телега рванула, и Румата успел выхватить свежее полено и засветить им в голову сидевшему на облучке той, другой телеги, мужику. И, обернувшись, увидел, как и телега, и дрова заваливаются в канаву.
В канцелярию Румата вошел со звуком, с которым Гаран побеждал язычников. Удар сапога в дверь, лязг двух мечей и свист. Он встал в дверях, уперев руки в бока и широко расставив ноги. Канцелярия оказалась небольшим душным и смрадным залом, в нем два обшарпанных стола, заваленных, чем полагается. Списки, кожаные гнилостные папки, флаконы с красками, писчие палочки и перья. Два чиновника ордена в потертых черных мундирчиках с нарукавниками. И с тряпочками на груди, для протирки перьев. Тут же длинная очередь. Бледные потные лица, но все разодеты как на бал, чтоб чиновники считались. И уставилась эта очередь на Румату, как на новую беду.