Прямо в стекло всовывается Ушан. Он без шапки.
— Вроде немного вырос, — объявляет он. — Если вот так руку держать, то точно вырос. А если так, то не точно…
Что это, думаю, за моряки такие?.. И кого это они ищут в нашем дворе? И откуда это они, думаю, из каких дальних странствий к нам приплыли? И вдруг понимаю, что никакие они не моряки, потому что никакие они не черные, что это из-за стекол у них шинели черные, а на самом деле они могут быть серые или даже желтые, а чемоданы коричневые… И это вполне может быть оказия. Та, что утром исчезла… Они меня ищут и не могут найти… Ведь иначе что же им еще делать в нашем дворе?!
— Снимайте, — кричу, — с меня маску немедленно…
— Ты что? — Ушан мне прямо в маску кричит. — У него электрод отпаялся…
— Не твое дело, — кричу, — снимай с меня маску, дурак!
Ведь маска не держится у меня на плечах, как у взрослого сварщика. Я пролез в нее больше, чем по локти, по самый пояс, и не могу снять ее сам… Я бегаю взад-вперед, трясу головой и плечами, кричу на Ушана, потом становлюсь на колени и только так выбираюсь из маски.
Сначала я вижу только какие-то круги. Попробуйте вылезти из темной маски на яркое солнце! А потом вижу, то есть как раз не вижу, нет никаких военных в подворотне. Нету, и все. Двор опять белый и дерево, вот оно стоит, и даже веточками не качает… А военных нет. Как не было. Опять пропали, и все.
— Военные, — кричу, — куда делись? Куда пошли?
— Какие еще военные? — сварщик удивляется, взял маску и давай ее внутри нюхать. Нюхает и головой качает.
— Поля, — кричит, — здесь военные ходили?
— Да вы что, — кричу, — двое стояли с желтыми чемоданами, — повернулся и на улицу.
Бум-трах-бах-тарарах! Я стою на нашей улице. Рядом со мной в сугроб влетела зеленая «Волга». Ее переднее колесо свисает с сугроба и медленно крутится у самого моего носа. И с него — не с носа, конечно, а с колеса — падают к моим ногам комочки снега. Раз — упал комочек, два — упал… Потом дверца «Волги» открылась, из нее вылез водитель в пушистой шапке и побежал вокруг своей машины.
Я ему говорю:
— Здравствуйте, — не в том, конечно, смысле, что я с ним здороваюсь, а просто других слов как-то не нашлось. А промолчать было бы совсем невежливо. А из заднего окна незнакомая пожилая гражданка мне злобно говорит:
— На меня вылилось три литра меду… Даже очки в меду… Ну-ка, одна нога здесь, другая там… Принеси мне воды и полотенце…
Ну откуда, откуда возьму я ей сейчас полотенце?
Только что на нашей улице совсем не было народу. Ну буквально никого не было. А теперь отовсюду бегут люди. Все шумят, кричат и спрашивают: «Что, что случилось?» Я бы сейчас тоже бежал и спрашивал, если бы все это случилось не со мной.
Мы идем домой. Впереди тетя Полина с тазиком и полотенцем, за ней шофер в мохнатой шапке, за ним та, что облилась медом, за той, что облилась медом, собака такса, которой очень нравится мед, за собакой таксой незнакомая девочка, за девочкой толстая почтальонша тетя Настя, она ведет за руку меня, а позади всех Ушан несет кирпич в сетке и мою чашку с цветком, в которой я приносил воду электросварщику.
Я бы ушел из нашего двора и жил бы в лесу, но сейчас зима, и снега очень глубокие, и я даже не смогу войти в этот лес. Или хорошо бы рванул мощный взрыв! Или бы в наш двор опустился с неба парашютист. Но в синем небе нет никакого парашютиста. Да и что ему делать в нашем дворе?
Фр-р-р-р — взлетают голуби. Дверь нашей парадной открывается, и мы вступаем в темноту.
Румяному юнге хорошо. Он может забраться на свой корабль, нарисованный на наших обоях, выпалить на прощание из пушки и уплыть в далекие жаркие страны. А я никуда не могу уплыть, потому что я опять стою в углу и сегодня уж точно буду стоять очень долго.