Столовая заполнялась летчиками, штурманами, радистами… Белоброву были рады, он знал это. Но сегодня был такой день, и все были сдержанны.
В зал вошли Дмитриенко и Гаврилов. Дмитриенко сразу увидел Белоброва и направился к нему.
— Саша, — вяло обрадовался Дмитриенко.
— Фоменко погиб? — перебил его Белобров.
— Да, погиб.
— И Плотников погиб?
— Погиб. Голова очень болит, — сказал Дмитриенко и сел за стол, — трос у меня перебило… Голова болит, очень сильно голова болит… Папиросы привез?
— Не привез, — сказал Белобров, — воротнички привез, целлулоидные.
— Я должен был лететь с Фоменко, — неожиданно сказал Гаврилов и замолчал.
— Почему не привез? — вдруг крикнул Дмитриенко. — Ты же обещал папирос… Свинство какое-то! У меня перебило трос, мне никто не привез папирос… Художественный стих… — встал из-за стола и вышел из столовой.
В раздевалке Дмитриенко, стоя перед зеркалом, долго, пристально смотрел на свое лицо, медленно застегивая пуговицы на реглане.
Ветер с залива стих, снег медленно валил с неба, стрелок у шлагбаума раскатал дорожку и катался по ней, рядом стояла лошадка, вся в снегу. Белобров нагнулся и прошел под шлагбаумом.
— Гулять, товарищ гвардии старший лейтенант? — спросил стрелок.
— Да, вроде бы… — ответил Белобров.
Сразу за шлагбаумом его догнал Гаврилов, и они пошли вместе.
— Игорешка у меня в детдоме отыскался, слыхал?
Гаврилов был маленький, плотный и никак не мог попасть в ногу с широко шагающим Белобровом.
— А про Лялю ничего не слыхать?
— Нет, ничего не слыхать… — Гаврилов вздохнул и зачем-то поправил на Белоброве белое шелковое кашне.
Они еще долго шли и замерзли, когда из-за поворота показались фары. Они подняли руки и тут же опустили их, узнав большой «ЗИС» командующего. Но машина резко затормозила, проехав юзом, командующий открыл дверцу.
— Мухин, пересядь, — сказал командующий.
Сонливый Мухин страстно любил летчиков и терпеть не мог, когда командующий сам садился за руль. Это знали все. Поэтому он одновременно заулыбался Белоброву и тут же негодующе засопел, пересаживаясь назад.
Командующий сразу выжал акселератор, машина рванулась вперед, уютно заскрипели дворники. На полном ходу они влетели на сопку, командующий переложил руль и, не сбавляя газа, повел машину вниз к мосту. Отсюда сверху широко расстилался черный залив.
— Гудочек дайте, товарищ командующий… Гудочек посильнее… — заныл сзади Мухин, вытирая пот рукой. — Тормозочки у нас…
— Если убьемся, то вместе, — сказал командующий и гудка не дал.
Проехали второй шлагбаум. Краснофлотец в валенках взял на караул. Командующий тоже приложил руку к козырьку.
— Я слышал, будто у вас что-то вроде паралича лица? Вы как считаете сами про свое самочувствие?.. Можете работать?
— Хорошо могу работать, — сказал Белобров.
— Да-да, — сказал командующий, думая о чем-то другом, — так-так…
У домов гарнизона, на раскатанном снегу играли дети, окна парикмахерской были заметены снегом. Командующий молчал, и все молчали тоже. Мухин сзади завозился и покашлял.
— Все у нас теперь есть, — неожиданно сказал командующий, — театр есть, парикмахерскую открыли. Казалось, живи и радуйся, а счастья все нет и нет, — командующий говорил с тоской, и было понятно, что он вспоминает о двух погибших экипажах.
Он перегнулся и открыл Белоброву и Гаврилову дверцу.
— Ну, добро, — и сухо приложил руку к козырьку.
По перилам навстречу им спустился мальчик в вязаном английском шлеме.
Они закурили и стали медленно подниматься.
— Уся, ужина-а-а-ать, — позвал женский голос.
На площадке у пятой квартиры они постояли. Сердце Белоброва забилось сильнее.
— Может быть, вернуться? — спросил он, не глядя на Гаврилова, и постучал кулаком так громко и сильно, что уйти им теперь было невозможно.
Дверь тотчас открыли, и он увидел Шуру. Она стояла в ярко освещенном коридоре с тарелками в руках, а сзади, улыбаясь и радуясь, шла Настя Плотникова. Он закрыл за собой дверь и сделал два шага вперед, стараясь весело улыбаться, чувствуя, как в плечо ему дышит Гаврилов…
— Белобровик, — сказала Шура, — и еще вырос. Ты откуда, Белобровик?.. Да дверь-то зачем закрываешь?
— То есть как это зачем? Затем, что зима… В окно посмотри…
В лице что-то дернулось, и она стала смотреть на него неподвижно, тарелки в руках задребезжали, она поставила их на сундук и сложила руки на груди.