Солдаты взбирались на неповоротливых крестьянских лошадей, выезжали из замка, за ними потянулась длинная крытая рогожей телега, запряженная парой. Возница — костлявый унылый мужик в большой не по размеру железной шапке — ехал верхом, уперев ноги в оглобли.
Священник выбежал следом, торопливо одернул рясу, опустился на колени, дуя на обожженную руку, быстро забормотал молитву.
— Ричард Шелтон, — вдруг заорал он, — да поможет Святой Михаил, — он закашлялся, — и святой Георгий нашей королеве… Дики… если меня здесь проткнут… пожертвуйте золотую марку… нет, лучше фунт, за упокой моей души… и еще… пусть у вас в пятидесяти ярдах едет кто-нибудь один… лучше всего Хорек… Обязательно! Дики, если меня здесь проткнут… — он опять закашлялся.
Звонил, дребезжал колокол. Дик был взволнован. Он хотел крикнуть что-то торжественное, соответствующее минуте, но губы задрожали, нос задергался, и, испугавшись, что не справится с собой и расплачется, он ударил лошадь между ушей и поскакал вслед громыхающей по мерзлой земле телеге и уходящему под горку отряду.
Было белое осеннее утро.
Колокол замолчал, и стало слышно, как в деревне под горой перекликаются петухи.
Кони и люди втягивались в однообразное, рассчитанное на долгий путь движение. Костлявый мужик не мог справиться с железной шапкой — она все время сползала ему на глаза. Боясь насмешек, он тихо снял ее и спрятал в мешок. Побрякивало железо, постукивала по мерзлой земле телега. Посапывали солдаты, привычно задремывая в седле. Маячил впереди одинокий всадник, очевидно Хорек. Молодой длинноволосый солдат бросал палку тощей черной собаке, бежавшей за ними от замка. Потом ему это надоело, он закинул голову к небу и запел:
не то пел, не то орал солдат.
Том Лесли, старый сержант с красным лицом, седым ежиком и расплющенной переносицей, осторожно потрогал большим пальцем арбалет Дика.
— Во Франции вертушки красят в желтый цвет. — Лесли завязывал беседу. — Сказать по чести, мне не нравится.
Дик не ответил. Он слушал песню, и чем больше слушал, тем больше расстраивался.
— Нехорошо, Лесли, — сказал он наконец и для солидности высморкался в два пальца. — Такие слова…
Лесли тоже высморкался, скорее для обряда, вытер пальцы об уши лошади и тоже послушал.
— А по-моему… так пусть поют, что им нравится, Дики… — он коротко глянул, проверяя, прошла ли эта вольность. — Солдаты… Они хорошие лучники, просто даже отличные лучники. И пусть себе поют, что им нравится… они же не какие-нибудь святоши без штанов, а настоящие лучники…
Они ехали рядом, касаясь наколенниками друг друга. Лесли замолчал только тогда, когда Дик рукой в железной рукавице схватил его за ухо и перегнул к себе.
— Ты старая, болтливая трещотка… провонявшая свинья, — орал Дик, — болтливая мельница… куча грязи и все. Куча грязи и все…
Певец испуганно замолчал. Все остановились, старательно не смотрели друг на друга. Костлявый мужик торопливо нахлобучил железную шапку. Дик отпустил наконец ухо сержанта, дав напоследок затрещину, от которой тот чуть не слетел с коня.
— Ребята! — крикнул Дик, привстав на стременах. — Ребята!..
В наступившей тишине звонко тявкнула собака, требуя палку, и Дик смешался. Лесли закинул голову и втянул воздух.
— А ну, заткнись, беззубый, — заорал он неожиданно весело и попытался огреть певца плеткой. Потом потряс головой, в которой, видно, еще звенело от удара, перекрестился и неожиданно высоким, пронзительным голосом затянул псалом.
Солдаты трогали лошадей, начинали подтягивать.
На фоне крупно проходящих на экране тяжелых солдатских лиц, самозабвенно поющих псалом о Пресвятой Деве, своей непорочностью творящей чудеса, возникают титры.
Последним едет солдат, что-то бормочет, загибает толстые корявые пальцы. Камера совсем близко приближается к нему, и тогда сквозь слова псалма мы слышим его тихое сосредоточенное бормотание:
— Пять пенсов за лошадь и два как лучнику, семь… ну, будем считать шесть. Теперь, три за арбалет, два или три… ну, будем считать два, девять… теперь дни, ну, будем считать сорок, ну тридцать… Господи, Пресвятая Дева, кого б спросить?!
Едущий впереди Хорек замахал над головой руками. Солдаты перестали петь, прервались титры картины. Все ждали, пока Хорек выехал на холм, положил коня и быстро на четвереньках побежал к гребню. Дик ударил плеткой коня, не доезжая до вершины, тоже положил его, подобрался к Хорьку и лег рядом.