Звучит так обтекаемо, будто эту фразу «копипейстнули» из учебника по политике равенства и разнообразия. Рейнольдс старается прикрыть свой зад, это точно.
– Ясно, – говорит Куинн. – Возможно, вы все же ознакомите нас с «проблемой» так, как понимаете ее вы. Вы сказали моему коллеге в Сент-Олдейте, что дело касается кого-то из ваших студентов, так?
Рейнольдс принимается теребить что-то на столе.
– Студента последнего курса. Он один из лучших. Был переведен сюда из Кардиффа в начале осеннего триместра. – Директор смотрит на Эв и указывает на ее записи. – Другими словами, в октябре.
«Вот уж спасибочки, – думает она. – И правда, откуда отребью вроде меня знать такое?»
– А кто еще причастен?
Рейнольдс мрачнеет:
– Боюсь, другая сторона – один из профессорско-преподавательского состава колледжа.
Это не вызывает удивления. У Эв точно нет, причем не только потому, что она проходила обучение по борьбе с сексуальными преступлениями.
– Ясно, – говорит Куинн, который вот-вот потеряет терпение, если они продолжат ходить вокруг да около. – Возможно, было бы проще, если б мы напрямую поговорили с причастными сторонами?
– Тебе подлить еще вина?
Эрика Сомер поднимает голову, щурясь на яркое солнце. Она сидит на террасе дома Джайлса Сомареса. Три рыбацких домика, прилепившись друг к другу, образуют длинное приземистое строение с побеленными стенами, отполированными каменными полами и окнами, выходящими на Саутгемптон-Уотер. В доме прохладно и легко дышится, но здесь, снаружи, солнце палит нещадно. Хорошо хоть, что поднялся легкий ветерок; в устье реки, среди танкеров, идущих к нефтеперерабатывающему заводу, под напором ветра клонятся четыре или пять маленьких яхточек. Сомер никогда не ходила под парусом и никогда не мечтала об этом, но у нее вдруг возникает настоятельное желание оказаться там, в открытом море, самой по себе. Чтобы не было никого, о ком стоило бы думать, кому надо было бы отвечать на вопросы. Просто быть в полной власти течения и яркого голубого воздуха. Это всего лишь мгновенный порыв, и вслед за ним приходит укол раскаяния. Она должна бы быть благодарной за то, что находится здесь – в этом замечательном доме, с Джайлсом, который вложил столько усилий в эти выходные и не портит их ей, каждые пять минут рассказывая о своих «подвигах», как это сделали бы другие парни. Он купил ее любимое вино, расставил цветы в спальне, повесил свежие полотенца в душе. День был прекрасный, а потом был замечательный обед. В буквальном смысле. Рассыпчатый белый сыр, золотистая, посыпанная розмарином и солью фокачча, спелый инжир, прошутто, кубики темно-оранжевого желе из айвы – стол просто просился на фото для #foodporn[12].
Эрика качает головой: ее бокал, в который Джайлс подлил вина более получаса назад, почти полон.
Он сдвигает очки на лоб, чтобы посмотреть ей в глаза.
– Все в порядке?
Она быстро кивает, тянется за бокалом.
– Да, все отлично; просто чувствовала себя немного не в своей тарелке, вот и все.
Он садится рядом с ней:
– Мы не обязаны сегодня никуда идти, если тебе не хочется. Но в прошлый раз, когда мы были здесь, ты сказала…
– Нет, – перебивает Эрика. – Я хочу пойти. Пожалуйста, перестань суетиться.
Она отводит взгляд, смотрит на воду, на чаек, на качающиеся лодки. На что угодно, лишь бы не видеть боль и недоумение в его глазах.
Адам Фаули
7 июля 2018 года
15:17
Хилари Рейнольдс – не первое должностное лицо, с которым мне приходится сталкиваться по работе. Директора, ректоры, начальники… подчиненные им учреждения могут различаться, но они все приобрели идеальный лоск; ту самоуверенность, которая приходит с обедами за отдельным столом в студенческой столовой, с полностью укомплектованным штатом обслуги и с огромными возможностями поступать по-своему. Рейнольдс ничем не отличается; во всяком случае, на первый взгляд. Мне хватает мгновения, чтобы понять, как много тревоги скопилось в этом помещении. И кто ее излучает.
Он в дальнем углу, привалился к оконной скамье. Ему, вероятно, двадцать два – двадцать три года; бледная кожа, рыжеватые волосы, обесцвеченные на концах. На одном предплечье темная татуировка: что-то остроконечное и зловещее, как венецианская маска. Он выше меня и шире в плечах. У него фигура спортсмена; я бы сказал, что он играет в регби, если б меня спросили.
– Инспектор Фаули, – говорил Рейнольдс, легонько кашляя. – Я благодарен, что вы смогли присоединиться к нам. Это Калеб Морган. Он с математического факультета, работает над алгеброй линейно сжатых объектов для крупномасштабного машинного обучения.