После этого мама изменилась.
Она все позже и позже просыпалась, иногда и вовсе ни разу за день не вставала с постели. Перестала есть, разговаривать, одеваться. У нее поредели волосы, а глаза налились кровью. На дворе стояло лето, и от нее стал исходить кислый запах немытого тела, такой сильный, что мне не хотелось подходить к ней. Когда мама все же вставала, она оставляла меня дома, а сама уходила бродить вдоль озера. Эти прогулки длились часами, она возвращалась затемно и направлялась прямиком в кровать.
Отец умолял ее взять себя в руки, и мне тоже этого хотелось. Я мечтала, чтобы вернулась моя прежняя мама. Я не понимала, почему для счастья ей как раньше недостаточно меня. Она, кажется, даже не замечала меня. Возвращаясь домой с обхода, отец заставал такую картину: я ела варенье прямо из банки, потому что это единственное, что мне удавалось достать с полки, когда я была безумно голодной. Он снова и снова твердил маме, что ему жаль, что так случилось, но с этим нужно справиться. Ради нее самой. Ради меня. Но мама не справилась. Не хотела. Просто не смогла, как мне теперь кажется.
В ту ночь, когда отец убил ее, я проснулась из-за криков. Мамин голос заставил меня подняться с постели. После недель молчания наконец послышался звук: гортанный неистовый визг; ярость, разрывающая ее глотку, заставляющая каждый возглас звучать рвано и грубо. Должно быть, у отца кончилось терпение, потому что, когда я открыла дверь своей спальни, из гостиной доносился шум драки, а потом прозвучали выстрелы. Четыре, один за другим, без перерыва. Бах! Бах! Бах! Бах! Быстрее, чем удары сердца.
Все произошло так быстро благодаря вращающемуся барабану. Из кремниевого пистолета четыре раза подряд не выстрелить, придется останавливаться и заряжать каждую пулю, засыпать порох в ствол. Нужно по-настоящему ненавидеть человека, чтобы выстрелить в него четыре раза из кремниевого оружия. Наверное, с револьвером гораздо проще.
Еще один разгневанный вскрик, а затем звон стекла. Я побежала обратно к кровати, спряталась под одеялами. Убедила себя, что это сон. Я в постели, значит это сон.
За окном моей комнаты послышалась поступь отца, и я зажмурила глаза, пока она не затихла. Он ушел. И тогда я отправилась в гостиную.
Больше всего я мечтала увидеть, как мама сидит на полу и осторожно собирает осколки, вынимая их из ее любимого ковра, в ее глазах снова горит огонек, разожженный страхом и свежим после отгремевшей ссоры воздухом. Я хотела, чтобы она велела мне вернуться в кровать и не беспокоиться. Надеялась, что я не усну, пока не вернется отец, и услышу, что они помирились. Однако ничего этого не произошло. Мамы в комнате не было. Только лишь небольшой револьвер лежал на полу. Я подняла его и вернулась в кровать, а пистолет спрятала под подушку.
Когда отец вернулся, то, конечно, искал его. Крепко зажмурившись, я слушала, как он поднимает диван, как шарит рукой под сервантом. И продолжала лежать неподвижно, словно труп, когда он зашел в мою комнату. Дверь приоткрылась, луч света осветил стену. Твердый револьвер лежал у меня под подушкой. Мне казалось, отец понял, что он у меня. Я думала, он пришел, чтобы забрать его и прикончить меня. Ведь оставшиеся две пули предназначены для меня. Но отец всего лишь наклонился и нежно поцеловал меня в лоб, словно это не он только что пристрелил мою мать в соседней комнате и скинул в озеро ее тело прямо за моим окном.
Когда он наконец-то закрыл дверь, мне казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди.
На следующее утро дверь в комнату матери была заперта, с тех пор вход туда воспрещен. Отец сказал, что ночью она ушла. Когда я спросила, вернется ли, он ответил, что не знает.
Неделю спустя к нам пришел Джайлз Стюарт. Он хотел поговорить с мамой, якобы обеспокоенный слухами о том, что она потеряла ребенка, но ее не было дома. Я повторила слова отца о том, что она ушла от нас.
И даже когда Джайлз привел к нам шерифа, не выдала тайны. Я смотрела прямо в мрачные серые глаза служителя закона и рассказывала, что мама покинула нас по собственной воле. Я не упоминала ни о револьвере, ни о выстрелах. Не проговорилась о том, что тело моей матери, возможно, лежит на дне озера.
Я помню, как позднее в тот день началась сильная гроза, небеса разразились проливным дождем, взволновалась вода в озере. Отец большую часть вечера сидел у окна и смотрел на нее. Хотел увидеть, всплывут ли на поверхность последствия его поступка.
И вот я достаю листок бумаги из журнала, записку, написанную моей мамой много лет назад, и медленно разворачиваю ее.
«Ушла в деревню, чтобы повидаться с Мэгги, – говорится в ней. – Альва со мной. Мы вернемся к чаю». Ниже «целую» и «x» вместо имени, потому что уж отец-то наверняка знал, от кого записка.