Повисла пауза. Я осмысливал услышанное, переведя взгляд с Алексеева на маму. Та смотрела на меня и ее рот чуть растягивался в улыбке. Такая реакция бывает у человека, в чьем присутствии рассказывают интересную историю, о которой он уже знает.
– Перед нами открылся конструктор нашей Вселенной, – продолжал ученый, – То, из чего состоит любое вещество, любой материал… Понимаете? Даже само пространство – всего лишь крохотная частица! Это меняет представление о нашем мироздании, обо всех законах физики и математики, меняет даже философию! Представьте, как изменится сциентизм всего человечества? Одна частица, способна создать материю! Энергия в том виде, в котором мы и хотели ее видеть! Вечный вопрос материалистов и идеалистов о том, что было первым: материя или мысль – станет неактуальным.
– И что же? – Зачем-то спросил я.
– Ни то, ни другое! Знаете, есть такое направление философии – Стоицизм. Оно зародилось в Афинах, где-то около трехсот лет до нашей эры. Стоики считали, что мир – это живой организм, управляемым божественным законом логосом…
– Давайте без философии. К чему Вы ведете?
– Частица находится в движении. Постоянном и последовательном. Может, это движение и есть этот закон? Кто знает, может вся наша планета – всего лишь результат нахождения такой вот частицы в определенном движении?
– По формуле?
– Да! Есть формула, я уверен! Понятие времени тоже перестает существовать, когда речь идет об этой частице… Вы верите в Бога, Роман?
– Это сложный вопрос, если честно…
– Как и для многих. Но если предположить, что Бог, каким его видят мировые религии, все же есть, то перед нами открылся материал, из которого он создавал наш мир! Понимаете?
– Из этой частицы?
– Мы дали ей название, – Алексеев скривился, – «Аэтернум», что с латыни означает «Вечность».
– Так вот, что это такое, – кивнул я, – но результат проекта совершенно другой, разве нет?
– Мы пытались подчинить аэтернум. Если частица создает материю, находясь в определенном движении в определенном месте, то должен быть какой-то алгоритм. И мы пытались найти его. Учились влиять на частицу, научились заставлять двигаться, даже меняться, но для создания чего-то большего нужны были мощные компьютеры. Невероятно большие коды нужно было прописать, для простого изменения в форму сферы. А чтобы заставить его витать в воздухе требовалось гигабайты данных. В обработке нам помогли наши же разработки – новейшие процессоры, квантовые ячейки памяти и алгоритмы вычислений, позволяющие нам выполнять миллионы операций в сотни раз быстрее. Через полгода работы мы могли превращать аэтернум в твердое вещество, похожее на камень. А еще через пару месяцев – в жидкое. Перед нами открывались широкие возможности. Мы могли бы создавать любой предмет, несколько предметов, наделяя их свойствами и заставляя их взаимодействовать. Тогда же у нас возникла теория, – Алексеев умолк.
– Как теория? О чем?
– О том, что при помощи правильного алгоритма можно создать… новое измерение.
– Что? Вы сейчас серьезно?
– Видите ли, Роман. Наша Вселенная – это как нарисованная картинка на чистом листе. Аэтернум – это краски. Обнаружив его, мы будто бы вновь увидели кусочек чистого листа посередине рисунка. Более того, мы научились рисовать на этом кусочке. Но что, если попытаться изобразить другой рисунок? Создать что-то свое?
– Стерев при этом нашу Вселенную? – Я поднял брови, аналогия с листком и рисунком мне не понравилась.
– Почему же? Такое тоже возможно. Теоретически. Но нет. В теории можно написать алгоритм, задать формулу для создания нового измерения, ведь пространство – тоже результат движения аэтернума.
– Я не понимаю. Вы сказали, что этот аэтернум – одна и та же частица. Возможно, из нее состоит вся наша планета, солнце и галактика. Но, ведь, вы ставили эксперименты. Заставляли ее двигаться по другой траектории. Почему же тогда ваши опыты не повлияли на все, так сказать, мироздание?
– Роман, во-первых, даже, если это и так, то наше влияние на нее было настолько ничтожно, что это никак не повлияло на весь остальной мир. Река же не изменит свое направление из-за брошенного в нее камня? А, во-вторых, мы склонялись к версии, что частиц все-таки много. Возможно, то, что мы открыли в газовой камере, являлось пустой частицей. Мы нарушили структуру материи – газа, и перед нами возникла его исходная составляющая. Этой мысли мы и придерживались до последнего времени. Факт в том, что когда мы пытались что-то воссоздать из аэтернума, вернуть в исходную составляющую мы его уже не могли.