Когда шумиха стала стихать, я начал ходить по больницам, навещая то Харитонова, то Степу и даже Колесникову. Последняя шла на поправку, но говорить еще не могла. По ее глазам я понял, что она готовится к долгому разговору со мной. У дверей ее палаты все еще дежурил сержантик, что не вызывало особого доверия у меня.
Степу выписали спустя несколько дней, после моего возвращения на сторону закона. Первое, что он сделал, это собрал вещи и уехал к родным, налаживать непростые отношения. Мне было даже немного жаль. За две недели из опасного и незнакомого человека он превратился для меня в настоящего друга, с которым успели пережить много непростых событий.
Следующим из больницы выписали Харитонова. Он предпочел поступить также, как и Степа, но уехать сразу из страны. После того, как врачи разрешили ему передвигаться, семья сразу забрала его. Ближайшим рейсом они отправились в Рим. Мне было неспокойно за их жизнь до самого конца, поэтому лично вызвался сопроводить их в аэропорт.
Ильиных еще несколько раз вызывал меня в качестве свидетеля больше для формальности и очистки своей совести. На одном из таких вызовов капитан показал мне фотографию настоящей журналистки Елены. Ничего общего с киллершой. Со снимка на меня смотрело лицо с острыми скулами и подбородком, большими темно-зелеными глазами и длинными ресницами. Узкий лоб, небольшой рот расплылся в улыбке. Густые длинные кудрявые волосы. Эта была последняя фотография девушки. Ее тело нашли только через неделю, после случая в «Колизее», на свалке за городом, прикрытой горой мусора. Ее сердце остановилось от неизвестного отравляющего вещества. Тело просто вывезли на машине и бросили там, прикрыв арматурой и хламом. Она погибла просто потому, что другой погибший оказался не в том месте и не в то время. Случайные жертвы – самые несправедливые отголоски этой истории.
Должно было казаться, что все закончилось, но чувство опасности все же не покидало меня. То, что я стал убийцей, не давало мне спать по ночам. Я зачем-то взял себе фотографию журналистки. Смотря на нее, я думал, что убил и ее тоже. Иногда чувство вины подавляло чувство скорби по дяде Эдгару. Словно с его потерей я смирился, а с этой не мог.
Так или иначе настало время возвращаться обратно домой, в Москву. Попытаться вернуться в прежнюю жизнь, к работе, друзьям, матери, которая не находила себе места последние недели. Я встал в очередь на регистрацию. Сюда я прилетел с пустыми руками, улетал же с небольшой багажной сумкой. Пришлось приводить себя в порядок, купить одежду, ведь всегда ходить в костюме я не мог, как бы мне этого не хотелось. Наручи и энергоклинок я спрятал на даче Харитонова, так как не мог просто взять их с собой в самолет или отправить по почте.
Покидал я Насибирск так же, как и прилетел – под звуки дождя. Впереди были те самые три с половиной часа, которые давались мне на самобичевание и самоанализ. Я так и не избавился от чувства, что за мной наблюдают. Возможно, это была паранойя, которую я позаимствовал у Степы. Но ведь наличие паранойи не отменяет сам факт слежки? Поэтому время от времени я старался лучше всматриваться в лица сидящих на борту людей.
Москва встретила ярким солнцем. Не жарко, двадцать два градуса. Уже забирая сумку с ленты и направляясь к выходу, я заметил в толпе встречающих людей его… Кожаная куртка, темные камуфлированные штаны, левая рука чуть прижата к телу. Голова идеально выбрита. Он не смотрел по сторонам, его взгляд был устремлен только на меня. За последние дни я много думал об этом человеке. Кто он? Личность, о которой не знали ни я, ни Омуцева, ни Колесникова, ни киллерша. И непонятны его мотивы. Сначала он был в Насибирске, теперь, оказывается, здесь… И, явно, из-за меня.
Я подходил к нему медленно. Тоже не сводя с него взгляда и радуясь, что догадался надеть свой костюм, ментально управлять которым, я научился уже в совершенстве.
– Снова встретились, – бросил я, когда между нами оставалось несколько метров, – начнем прямо тут? На глазах у всех?