Мой маленький ангел
Солнце приятно согревает старые кости, ласковый ветерок шевелит листву цветущего летнего парка. Хорошо-то как, и уезжать никуда не хочется. Зачем только внуки тащат на юг? Мне и здесь неплохо. Заботливые они у меня. Хотят, чтобы отдохнула в санатории, да не каком-то там захолустном. Дорогущем. И зачем такие траты? Что мне в мои девяносто уже нужно? Крыша над головой, телевизор, общество соседских старушек, видеть иногда правнуков, внуков и детей. Да и хватит.
Сегодня внук Костик должен приехать за мной и отвезти машиной в санаторий. Солидный он у меня, фирма своя, положение, деньги. Но самое главное, человеком остался − не гнушается никому не нужной старухой. Что-то сегодня с утра на душе неспокойно. Проснулась в четыре, места себе не находила. Решила вот пройтись до парка, благо, он недалеко от пятиэтажки, где живу уже сорок лет. Время пока раннее, солнце только начало разогреваться, птички поют так, словно соревнуются, кто громче и заливистее. Смотрю на все это, как впервые. Замечаю каждую мелочь, хорошо, что зрение для моих лет вполне еще ничего. И на душе одновременно благостно и тревожно. Как будто больше никогда этого всего не увижу. Эта мысль не пугает. Я давно уже не боюсь смерти, скорее, жду, как дорогую гостью. Жизнь уже давно течет неспешно и незаметно. Пролетают год за годом, словно братья-близнецы, не принося ни сильных радостей, ни горестей. Кажется, уже и чувствовать по-настоящему разучилась.
Прикрыла глаза, подставляя лицо солнечным зайчикам. Хорошо…
Звонкий детский смех нарушает царящую вокруг идиллию. Птички на мгновение замолкают, потревоженные вторжением, потом поют с удвоенной силой. Разомкнула веки, уже цепляя на лицо улыбку. Хочется увидеть несмышленыша, только начинающего первые шаги по жизни.
Тут же улыбка застывает, а сердце прерывает бег. Вздрагивает, потом заходится в бешеной пляске, снова замедляется. Наверное, и давление подскакивает − слышу в голове тревожный гул, перед глазами пляшут темные пятна. Передо мной девочка лет четырех, крохотная принцесса в розовом платьице, с охапкой одуванчиков. Непослушные кудрявые черные волосы выбились из двух косичек, а она еще сильнее трясет головой, словно желая освободить их из плена полностью. Огромные темно-карие глаза с любопытством уставились на меня, девочка даже голову набок склонила и высунула кончик языка. Наверное, не понимает, что это за морщинистое старое тело нарушает царящую вокруг красоту. А я не могу отвести глаз от нее. Даже улыбаться уже не могу. Как две капли воды… Та же задорная улыбка, те же глаза, даже волосы. Рика…
И нет больше идиллического летнего парка, лавочки и дряхлого тела. Нарушается плавный и привычный ход времени.
Я снова молодая, полная жизни и тревоги. Снова стою на большом открытом пространстве, обтянутом колючей проволокой. Вокруг море людей, все кричат, толкаются, выплескивают страх и беспомощность. Матери успокаивают плачущих детей, тревожно поглядывая на похожих на статуи мужчин в блестящих касках и с автоматами наперевес. Они оглядывают их презрительно, кривя губы и иногда сплевывая. Переговариваются между собой, слышится отрывистая грубая речь, похожая на собачий лай.
Я теснее прижимаю к себе дочь, шепчу, что все будет в порядке. Сама в это не верю, но пытаюсь, чтобы голос не дрожал. Главное, пусть поверит она. Рика непривычно серьезно смотрит на меня огромными темными глазами, в которых отражаются серые столбы с застывшими на них часовыми, и кивает. Потом говорит те же слова своей любимой тряпичной кукле, которую изо всех сил прижимает к груди:
− Все будет в порядке, Майя, слышишь?
Сглатываю подступивший к горлу комок и смотрю в небо, сдерживая готовые хлынуть из глаз слезы. Небо такое красивое и чистое, по нему неспешно проплывают лоскутки облаков, прямо над нами парит птица. Так хочется стать такой же свободной, как она, расправить крылья, подхватить своего птенчика и унести высоко-высоко, туда, где никто не достанет и не обидит.
Резкая автоматная очередь разрезает царящий вокруг гул − наступает полная тишина. Становится слышно, как где-то лает пес, а мальчик, стоящий рядом, тяжело втягивает воздух забитым носом. Вперед выходит один из конвойных, на исковерканном русском говорит, что мы находимся в концентрационном лагере, должны прилежно работать и тогда все с нами будет в порядке. А сейчас он поделит нас на две группы: здоровые мужчины и женщины, которые могут полноценно трудиться, в одну, старики и маленькие дети − в другую. Он еще что-то долго говорит, но я больше ничего не слышу. Понимаю только одно − сейчас нас с дочерью разлучат. Прижимаю ее к себе еще сильнее, прячу за спиной, словно это может помочь.