— Пансион? Я никогда не думала об этом,— ответила я с растущим интересом.
— Не пансион, дорогая, а пансионат — пансион очень просто. Я только вчера говорила маме,— продолжала тётя Пэйшнс,— что Марго нужно что-то основательное за плечами: не очередное замужество, а деловая собственность, потому что с её темпераментом в замужестве нет стабильности.
Я заметила, что нежно улыбаюсь прямо тёте Пэйшнс через расстояние в Кенсингтоне в комнате цвета аквариумной зелени. Эта идея вдруг оказалась брошенным вызовом. Безопасность так переменчива. Кто я, чтобы недооценить любое предложение улучшить моё финансовое положение? Безоблачная жизнь хозяйки гостиницы проносилась перед глазами, как в пословице серая тучка с серебряной подкладкой, мечта была фактически в пределах досягаемости. Поэтому я благословляла мою тётю Пэйшнс в этот роковой день, немного неуверенно направляясь на кухню, потому что всё же было не миновать семейного совета.
Я огорошила новостью о моей намечающейся рискованной сделке маму и всех, кто был рядом в этот момент, пылко описывая финансовую прибыль и пожизненную безопасность в атмосфере тихой изысканности. Это будет не просто ночлежный дом, объясняла я шеренге с онемевшими лицами, а что-то на порядок выше — пансионат.
Они восприняли мои радужные заключения в затянувшейся тишине, затем поспешно удалились за запертые двери, чтобы обсудить то, что они называли «этим новым сумасшествием». Почему моя семья должна считать новую сделку чем-то ненормальным — горько спрашивала я себя. Что может быть плохого в том, чтобы стать спокойной владелицей гостиницы в уважаемом городке при моральной поддержке тёти Пэйшнс,— а, возможно, и финансовой, если у неё появятся благородные побуждения. И кто они такие, чтобы судить о такой важной деловой сделке, если среди них не было ни одного смыслящего в коммерции? Я проанализировала достоинства моей семьи со всей предвзятостью, приготовившись к репрессивной критике. Возьмём, к примеру, мою маму: крошечная и храбрая — да, упорная в материнской любви — да, но не знаток хозяек гостиниц и, конечно, не бизнес-леди. Да и как она могла ею быть, с её ограниченным опытом, полностью поглощённая семейными делами: животные, сад, осваивание изысканного искусства индийской кухни и пленительных страниц пророчеств? Как она сумела превратить роль респектабельной хозяйки гостиницы в драму в духе «Доктора Криппена»[1], полную невероятных опасностей? Её беспокойства до сих пор были лишь надвигающийся овердрафт и ужас от торговли белыми рабами. Она всё ещё предупреждала меня, свою единственную дочь, о шприцах для подкожных инъекций, которыми быстро снабжают в кинотеатрах темнокожие незнакомцы и, конечно, об опасности не поднимать сиденья общественных туалетов. Лоренс также не помогал в этой ситуации, поощряя страхи мамы с жестокой одарённостью к преувеличениям и убеждая её принять решительные меры.
Не помогал и Лесли — коротышка, самовольный захватчик дома, раблезианская фигура, расточающий краски на холсты или глубоко погружённый в лабиринты оружия, лодок, пива и женщин, также без копейки, вложивший всё своё наследство в рыбацкую лодку, которая утонула уже перед первым своим плаванием в Пул-Харборе. Он соглашался с каждым произнесённым Лоренсом словом, описывающим уже представленные ужасы с ещё более живописными примерами похотливых постояльцев, удушенных на посту хозяйках гостиниц, сомнительных рождениях и удивительных смертях. Его заключительное заявление о том, что «хозяйками гостиницы не становятся, а рождаются», голосом предполагающим, что они только что проводили на покой любимого усопшего родственника, ещё больше расстроило маму.
К счастью, отсутствие брата Джеральда временно освободило меня от его комментариев, которые без сомнения, стоили бы всех вместе взятых комментариев его братьев. Я вздрогнула при воспоминании о его занятиях, которые не включали в себя управление обширным наследством или владение спокойным пансионатом. Я заново вспоминала банки, заполненные жуками, коробки ящериц, ужасно пахнущий помёт птиц, отвратительных змей, хранящихся в спирту, трупы с вывернутыми внутренностями, гротескно подготовленные к вскрытию, воздух, спёртый от эфира, когда искалеченное животное было мастерски вылечено и возвращено к жизни, в то время как люди с более слабыми желудками, чем его собственный, ковыляли прочь, чтобы прийти в себя. Возвращение Джеральда значило бы смятение и беспорядок: нас всех с энтузиазмом заставят выйти на воздух, не взирая на погодные условия, чтобы просканировать окрестности на возможные богатства, где бы он мог, без помех, создать первое ядро зоопарка мечты. Уже имелся и весёлый кандидат, обезьянка Павло — маленький пушистый призрак — с лицом старого мудреца. Она правила домом в его отсутствие. Усаживаясь в стратегических точках, чтобы справить естественную нужду, он глубоко оскорблялся, если его побеспокоили. Павло дулся часами в каком-нибудь недоступном месте, в то время как перекормленная тибетская овчарка боролась за первое место в предпочтениях семьи. Ко всему этому, плохо набитый крокодил, от которого сильными волнами исходил затхлый запах, свирепо смотрел маленькими и блестящими, как бусинки, глазами с ванного шкафчика, а снизу небрежно написанное на зеркале красным мылом (сильное напоминание, что отсутствие Джеральда было лишь временным) предупреждение: «Пожалуйста, не трогайте», вместе с напоминанием самому себе о встрече с зубным врачом. Ну и кто бы не пожелал сбежать в Утопию хозяйки пансионата?
1
Хоули Харви Криппен, более известен как доктор Криппен — американский врач-гомеопат и дантист, ставший фигурантом одного из самых громких дел об убийстве в криминалистике ⅩⅩ века. Стал первым преступником, чьё задержание стало возможным благодаря радиосвязи. В начале ⅩⅩⅠ века некоторыми исследователями виновность в убийстве собственной жены Криппена оспаривается.