Я стояла изумлённая и поражённая плохо сочетавшимся внешним видом. Я чувствовала резкость за мягкими гигантскими формами, в то время как мои любопытные глаза мельком глянули на неё и осмотрели холл. Несмотря на унылую отделку поблёкший бежевый в крапинку холл был большим и предоставлял много возможностей. Длинные окна с цветными стёклами, открывавшиеся в сторону веранды, отражали оттенки ярких цветов. Центральная люстра оказалась мрачным приспособлением, покрытым коричневым бумажным абажуром — любительская самодельная мешанина, при том небрежно склеенная.
Возможно, в другое время моё первое впечатление от неряшливого интерьера и брюзгливой безызвестной старухи безоговорочно оттолкнуло бы меня. Но сейчас, так как я чувствовала себя чрезвычайно уверенной в своём выборе, ничто не могло помешать моей задаче, пока меня преследовали по пятам, будто в экспедиции Кука. К этому времени миссис О’Грэйди стала по-человечески болтливой, пересыпала свои речи о продаже другими неуместными репликами с упорной настойчивой игривостью пожилой суки, оставившей позади лучшие годы. Она делала акцент на красотах дома, постоянно повторяя фразу «недавно покрашенные», что было явной ложью, так как бросалось в глаза, что только по самым заметным деревянным частям прошлись кисточкой. Она ловко поторапливала меня от одного клочка свежей краски к другому, надеясь обмануть, при этом продолжая свои истории о жизни в Китае — о годах, занятых спасением душ в Миссии, вместе с требовавшим заботы больным мужем. А мои пытливые глаза в это время, ничего не пропуская, не заметили ни одной личной вещи на память о стране, которой она посвятила свои лучшие годы. Широкая лестница, плавно поворачивая в двух местах, вела на просторную площадку, с которой просматривалась большая часть холла. На этой площадке было длинное окно с непрозрачным тёмно-изумрудным стеклом. Я представила её балконом для музыкантов. Комнаты широко раскинулись по всей площади. Ничто не могло испортить эту просторную площадку, думала я, даже этот ужасный запах подгоревшего тушёного мяса с овощами, которое булькало на плите. На верхней площадке лестницы я повернула и с удовольствием обнаружила ещё одну вместительную площадку с большими и хорошо спланированными комнатами, в том числе огромную ванную комнату с литым железным монстром в виде ванны на изогнутых ножках, заполненной посудой. Узкая лестница вела на длинный белый чердак со скошенными потолками и мансардными окнами. Под нами простирался сад, тонувший в сплетении зелёных кустов и высоких деревьев. Этот вид сменялся протянувшимися крышами и туманными лугами, которые возвышались вдали на холмах. Их очертания делались размытыми в неярком свете окончания ещё одного прошедшего дня.
Когда я уходила, сумерки сгустились. Длинные тени молча пролегли через дорогу в неровном мерцании света. Мамин пёс Саймон стремглав бежал вдоль дороги, ожесточённо преследуя лохматую кошку под одобрительные возгласы нашей старой ирландской соседки мисс Брэйди, которая ненавидела котов даже больше чем собак.
Я понимала, что схватка предстоит и в законных торгах за дом — мой дом — завтра, и, возможно, послезавтра…
Глава 2
Миссис О’Грэйди, как я и думала, судя по её хитрому лицу, оказалась крепким старым орешком. Её годы в Миссии в Китае, когда она служила Всевышнему, не добавили заботливости или благородства её характеру. Она была ловкая как галка, нагло обманывая, торгуясь, как восточный купец на базаре, усевшийся на корточках, в своих источённых червяком владениях. Она оттягивала конечную покупку как могла, пытаясь запутать ход канцелярских формальностей и выгадать ещё несколько монеток. Прирождённая Шейлок[2], она горячо требовала справедливую цену за то, что она называла «почти новые приборы» — несколько карнизов от штор, зелёные и изогнутые от времени, которые висели наверху лишь по милости нескольких ржавых болтов.
Я понятия не имела, сколько волокиты будет при покупке дома, и какая жадная и алчная эта женщина. Выше моего понимания было то, как можно спорить и торговаться из-за устаревших карнизов, годных только на лом, или ночью красться и вырывать множество растений, оставив предательский след свежевскопанной земли в саду.
Из сада пропал розовый куст, затем ещё один, пока скучный вздор покупки дома не завершился. Я подписывала документ за документом неизмеримой длины, а мои деньги — наследство от отца — так и таяли. Я начала сомневаться в мудрости моего выбора, но поворачивать назад было поздно. Это важное решение купить дом совпало с приездом тёти Пэйшнс, который я сейчас расценивала как хороший знак, ибо становилось ясно, где при необходимости занять денег. Я встретила её с распростёртыми объятиями, пока мои родственники спасались бегством.
2
Один из главных персонажей пьесы У. Шекспира «Венецианский купец», еврей-ростовщик. «Олицетворение западной цивилизации — шекспировский ростовщик Шейлок, для которого не существует разницы между фунтом мяса и человеческим сердцем. Поскольку и фунт мяса, и человеческое сердце имеют одинаковый вес, постольку сердце человека такой же товар, как и фунт мяса на рынке,— вот социально-философское кредо Запада», — указывает д‑р филос. наук Лев Криштапович.