Выход из колхоза по-хрущевски был обставлен целым рядом ограничений: бывшему колхознику при выходе из колхоза не возвращалась ни земля, ни скот, ни другое имущество, внесенное им при вступлении в. колхоз - тем самым выходец из колхоза оказывался лишен средств производства и не мог возвратиться к единоличному хозяйствованию. Выходца из колхоза третировали как «врага колхозного строя», поэтому приусадебный участок у него отбирался, а ведь именно урожай с этого участка не давал колхознику умереть с голоду в те нередкие годы, когда (иногда ввиду неурожая, но чаще - по бесхозяйственности и безалаберности) колхознику после сдачи государственных поставок к выдаче на трудодни не оставалось почти ничего; так что потерять приусадебный участок колхознику было всего страшнее.
Других предприятий, кроме колхоза, где мог бы найти работу бывший колхозник, в деревнях, как правило, нет. Следовательно, выход из колхоза был заведомо сопряжен с выездом из деревни в город. Но горожане были паспортизированы, а колхозники - нет; в крупных городах прописка приезжих была полностью и строжайше запрещена; в небольших городах, по негласным указаниям начальства, милиция в прописке тоже отказывала под разными предлогами, т.е. по-прежнему широко использовалось для удержания колхозников в колхозах внеэкономическое принуждение.
С экономической точки зрения, город действительно не мог вобрать в себя всех желающих покинуть деревню - для всех в городе не хватило бы ни жилья, ни работы. Хотя объявления о потребности в рабочих висели в городах на каждом шагу, дефицит кадров в городах в действительности не превышал 5% всех рабочих мест. Таким образом, получив формальную возможность выхода из колхоза, колхозники не кинулись все сразу в города, как боялась значительная часть начальствующего сословия.
Но крайне низкая оплата труда в колхозах, лишавшая всякой заинтересованности в колхозном производстве подавляющее большинство колхозников, толкало последних в город со все возрастающей силой. Из колхоза уходили в первую очередь наиболее квалифицированные кадры, способные легко найти работу где угодно - механизаторы, строители и т.п. Уходили сначала на имевшиеся в сельской местности неколхозные, государственные, предприятия, получали в этих промышленных поселках паспорта, тогда уже перебирались в города.
Этот процесс, весьма болезненный, шел отнюдь не быстро, сокращение числа рабочих рук в деревне необходимо было компенсировать ростом производительности труда на основе механизации последнего. Но представителям начальствующего сословия было лень возиться с перевооружением сельскохозяйственного производства современной техникой и внедрять новые технологии. Вот почему колхозные руководители объявили темпы урбанизации в стране чересчур высокими, утверждали, что скоро в деревне некому станет хлеб сеять. Глобальный процесс урбанизации населения, естественный для всего человечества, выдавался ими за национальную трагедию; «проблемою» занимались десятки НИИ, их сотрудники защитили сотни диссертаций, пополнив начальствующее сословие; даже поэты писали поэмы на эту «актуальную тему». Но «лекарства» от урбанизации так никто и не изобрел.
Между тем, изучать причины не урбанизации надо было - удивительно скорее то, что в колхозах и совхозах еще десятки лет продолжали и до сих пор - несмотря на всевозможные новомодные преобразования - продолжают работать десятки миллионов людей. А секрет тут простой: самое главное, почему рабочие остались на «своих» заводах, а колхозники - в «своих» колхозах, это страх.
При всех привнесенных Оттепелью переменах квази-советское общество в целом оставалось по-прежнему сковано страхом, столько лет нагнетавшемся сталинистами путем массового террора. Оттепель почувствовала лишь небольшая, но шумная прослойка творческой интеллигенции, Оттепели успело обрадоваться (ненадолго) студенчество. А основная масса народа еще много лет - до самой Перестройки - продолжала жить под впечатлением сталинщины, подкрепленным Застоем, и молодые поколения рождались со страхом, заложенным в генах. Только начальствующее сословие освободилось от внушенного сталинистами страха быстрее всех других групп населения. В новых - оттепельных, а потом и застойных - условиях ему можно было и впредь не беспокоиться за свою власть и за сопряженные с властью материальные блага, черпаемые из общественных фондов потребления.