Однако, кроме потомственных партгосбюрократов и пополнявших сословие партгоскарьеристов, в КПСС состояли также миллионы честных тружеников, наивно веривших официальной пропаганде, ждавших «светлого коммунистического будущего», как манны небесной, и в политике игравших - как сказал уже упомянутый выше Тодор Живков - роль покорных баранов, безоглядно следующих за вождем... то бишь за вожаком в одном стаде за всеми. Но и они обычно не отказывались от мелких льгот и преимуществ, когда представители начальствующего сословия при распределении каких-либо материальных благ выделяли «партийцев» из массы работяг. (А сила представителей начальствующего сословия всегда была еще и в том, что они все время что-нибудь «распределяли», делили какие-нибудь крохи материальных благ между потребителями, не забывая при этом и себя).
В целом не-начальствующая часть рядовых «партийцев» просто принимала без возражений навязанные начальствующим сословием правила игры: платила партвзносы (порою умалчивая о дополнительных заработках), покорно высиживала многочасовые скучнейшие собрания (иногда «выступая» по заготовленной парторгом бумажке), проводила «беседы» с «беспартийной ,массой» и т.д., и т.п., но авангардную роль в обществе, т.е. самый смысл своего существования, квази-коммунистическая партия давно утратила. Ее «игры» длились годами, продолжались иногда просто по инерции и опирались на многоступенчатую пирамиду повседневного, заложенного уже в генах, постоянного страха: перед школьным учителем в детстве, перед старшим по званию в армии, перед непосредственным начальником на работе, перед неосязаемой, но неотвратимой карающей силой полумифического - для обывателя - КГБ.
В эту пирамиду страха эпоха Застоя внесла свою новую, вновь изобретенную, ступеньку - так называемую солдатскую «дедовщину». Ничего подобного не знала Красная Армия даже в худшие годы сталинского террора.
Зарождение «дедовщины» связано с неуклонным - в течение всех послевоенных лет - снижением рождаемости, благодаря которому год от года в армию приходило все меньше призывников; в то же время год от года росла численность студентов, а они от призыва освобождались; в результате, при сокращении численности призывников, их качественный состав все более ухудшался. Удельный вес полууголовных элементов и даже имевших судимость среди призывников возрос, наконец, настолько, что уголовники во многих воинских частях фактически захватили власть над остальными солдатами и помыкали ими, как хотели, отвечая на попытки сопротивления - насилием, вплоть до убийства солдат, непокорявшихся уголовникам. Не только в эпоху Застоя, но и в первые годы Перестройки ежегодно более 5 тысяч солдат гибли и до 100 тысяч получали ранения - большей частью оттого, что становились жертвами издевательств и нападений сослуживцев-однополчан (уменьшилось же за последние годы число погибших и пострадавших просто в связи с сокращением численности армии).
Офицеры, конечно, могли бы пресечь «дедовщину» еще в зародыше, но, как истые представители начальствующего сословия, борьбе с «дедовщиной» офицеры предпочли «личный покой» и не стали вмешиваться. «Дедовщина» им была даже выгодна: уголовники обеспечивали покорность солдатской массы; сами же уголовники повиновались офицерам в благодарность за предоставленную им власть над солдатами.
В ненормативной (но живучей) следственной практике есть такой «прием»: запирающегося подследственного бросают в камеру к отпетым уголовникам, чтобы они его там покрепче избили; а потом «добрый» следователь предлагает подследственному сделку - перевод в «хорошую» камеру в обмен на признание вины... Аналогичная роль в квази-советском обществе была начальствующим сословием отведена «дедовщине»: армия стала массовым поставщиком для «гражданки» запуганной молодежи с раздавленной личностью (и это - строители коммунизма?). Так начальствующее сословие само рук не пачкало, но обеспечивало покорность народных масс вперед на целые поколения.
В удушливой атмосфере несвободы, то чуть редевшей, то вновь сгущавшейся, сформировалось несколько поколений советских людей. Они не представляли себе другого государства, кроме тоталитарного; неотступный государственный контроль над повседневной жизнью граждан считали, по привычке, явлением, вполне нормальным; не замечали необъяснимого противоречия между официально проповедовавшейся доктрины всеобщего равенства, на практике оборачивавшейся тривиальной уравниловкой, и существованием явно господствовавшего в обществе, всесторонне привилегированного начальствующего сословия.